Обезличенные

Я в замешательстве топтался на пороге, оглядывая мое новое жилище. Оно до отвращения напомнило мне комнатушку в студенческой общаге, где я жил во время учебы, а мое вынужденное соседство только подтверждало пугающее сходство. Тогда, в земной настоящей жизни, Матвей так же маячил перед глазами, стараясь быть полезным. Несмотря на его бессчетные напоминания об искреннем нежелании казаться навязчивым, Матвей был везде. Стоило мне на минуту отлучиться из вонючей кельи покурить, пожрать, прогуляться по улице, посетить сортир, Матвей тут же оказывался рядом. Правда, со временем его болезненная общительность плавно сошла на нет, а после окончания университета исчезла вовсе. Наши встречи, большей частью, ограничивались профессиональными вопросами и производственной необходимостью. Свидание с Матвеем после земного бытия вернуло меня в студенческие годы и много радости не принесло. Однако выбирать не приходилось, и я нерешительно протиснулся в тесную комнату, очевидно ставшую для меня посмертной обителью.

Мой новый сосед долго и со вкусом перечислял все то, что и без него было мне хорошо знакомо. Главной темой его восторженных бесед на протяжении первых полутора суток оставались безглазые обитатели потустороннего города. Мой коллега с таким восторгом предавался анализу поведения и социальной адаптации штопаных уродов, что уже через пару часов его лекций я пришел к выводу, что бывших психиатров не бывает.

«Матвей, — осторожно вклинился я в его речевые потоки, нащупывая почву, — как думаешь, что за странные шрамы покрывают их рожи и в целом, почему бы им не оставаться с привычной земной внешностью?»

Про то мне было уже известно от невнятного круглого типа, чьими стараниями я теперь делил каморку с Матвеем. Мне было любопытно узнать, насколько мой разговорчивый сосед осведомлен о законах потустороннего мира. Мой невинный вопрос вызвал на все еще обычной роже психиатра замешательство.

«Ну, возможно, эти шрамы были получены ими при жизни, — неуверенно затянул Матвей, в явном замешательстве оглядывая мою напрягшуюся тушку, — не знаю, Гурий, не думал об этом. Правда Франц упоминал мне что-то о неизбежном преображении, но я не сильно вдавался. А ведь и правда, за все то время, что торчу здесь, я ни разу еще не встречал обычных, стандартных граждан. Это странно, Гурий и вот теперь мне интересно тоже. Ты всегда считался наблюдательным.»

После этого Матвей затих, и до самой темноты не издавал ни звука, то и дело бросая на меня настороженные взгляды. Когда в каморке окончательно стемнело, Матвей вернул себе облик гостеприимного хозяина и предложил готовиться ко сну.

«Обычно, перед тем как лечь спать, — принялся он делиться сокровенным, — я наведывался на кухню. Моя жена буквально била меня по рукам и прогоняла обратно, заявляя, что так я испорчу фигуру. Она была сторонницей здорового образа собственной жизни и здорово портила мою, навязывая глупые советы. Гурий, вот теперь я навсегда избавлен от этой неполезной необходимости. Мой аппетит пропал, но это и неудивительно!»

Высказавшись, Матвей со скрипом улегся на железную панцирную койку и показательно захрапел. Я, в отличие от бунтаря-психиатра, аппетит не терял и прямо сейчас готов был сожрать его самого, насколько я был голоден. Возможно, мое не до конца мертвое состояние играло со мной злую шутку, а возможно, зануда Матвей просто набивал себе цену. Проворочавшись на неудобной койке неясное количество времени, я понемногу погружался в некое подобие полудремы, когда до моего слуха донеслось характерное поскрипывание. Сначала я решил, что штопанные оборванцы решили нанести нам визит среди ночи, но прислушавшись, понял, что звуки издает панцирная Матвеева кровать. Мой сосед осторожно поднялся со своего ложа и устремился к окну. Все его движения были выверенными, четкими, будто вызванными сторонней необходимостью. Не было похоже, чтобы коллега маялся бессонницей или страдал лунатизмом. Матвей остановился возле подоконника и, распрямившись, уставился в кромешную темноту. Он стоял неподвижно, а я неожиданно подумал, что горящая свеча органично завершила бы очевидный образ дворецкого Берримора. Матвей обошелся без горящей свечи. Постояв так длительное время, он так же уверенно двинулся обратно и снова улегся в койку.

Наутро он снова был занудным радостным Матвеем, спешащим начать новый день.

«Ну вот скажи мне, Гурий, — посмеивался он, — чем тут заниматься чертову прорву времени? Я деятельный человек и на праздное прозябание не способен!»

Смелые заявления Матвея немного расходились с фактами. Я еще неплохо помнил то время, когда мой студенческий сосед валялся целыми днями, изнывая от безделья, что, впрочем, продолжилось и после его безвременной кончины. Несколько дней подряд мы с Матвеем прилежно сидели в комнате, обсуждая текущий момент. Вообще-то я не слишком нуждался в подобных беседах, и скорее делал это для Матвея, который наконец-то осознал реальность.

«Вот удивительно, — размеренно повторял он, поглядывая на меня, — мне всегда казалось, что, покинув грешный мир, я окажусь в светящемся тоннеле, на выходе из которого меня встретят высокие фигуры в белых одеждах. Никак не думал, что вместо парящего полета, изображающего переход в иной мир, просто открою глаза в полутемной клетушке и стану любоваться на отвратительных уродов»

Нечто подобное мне уже озвучивал Гошка, не желая мириться с новыми веяниями. При мысли о приятеле, я не сдержал тягостного вздоха и, пробормотав слова участия и поддержки, направился к двери. Мне необходимо было отыскать те лаборатории, в которые приводил меня круглый тип, а также и самого круглого типа, однако эгоистичный психиатр, заметив мои движения, тут же загундосил.

«Но это же все как-то неправильно, Гурий. Я много читал статей и хорошо знаю, что…»

Далее последовала еще одна нудная лекция, на время отодвинувшая мои планы. Я терпеливо выслушал коллегу и, не находя более поддерживающих слов, решительно распахнул дверь. Лестница, ведущая к выходу, выглядела вполне обычной, целой и крепкой. Однако, когда я шагнул на первую ступеньку, мне почудилось, что она завибрировала и немного просела под моим весом. Возможно, это сказывалось не в меру разыгравшееся воображение. Я в замешательстве обернулся и поймал на себе совершенно отрешенный взгляд моего излишне разговорчивого приятеля. Матвей неподвижно застыл в проеме двери и внимательно наблюдал за мной, все еще не решаясь составить мне компанию. От его присутствия мне стало откровенно не по себе, и я, наплевав на осторожность, рванул вниз, перепрыгивая ступеньки. Преодолев большую часть лестницы, я был уверен, что от выхода меня отделяет пара пролетов, однако сколько бы я не спускался, лестница послушно тянулась передо мной, добавляя ступеней и вгоняя меня в панику.

Глава 19.

«Чертова подсобка! — моталась в голове нецензурная мысль, — с виду собачья конура, как вообще в нее можно впихнуть такую прорву ступенек!»

Наконец, признав бесплодность идеи покинуть свою ночлежку, я остановился и устало привалился к стене. Мне все еще хотелось есть, от нехватки энергии перед глазами мелькали тени, а ноги отказывались выполнять привычные функции. Я решил подняться обратно, впрочем, больше не особенно надеясь на счастливое завершение проекта. Оказаться перед знакомой дверью у меня вышло гораздо быстрее, чем от нее свалить. Прошагав с десяток степеней, я уже распахивал непрочную створку, устало вваливаясь внутрь.

«О, нагулялся?» — поприветствовал меня Матвей, радушно улыбаясь. Вообще-то его улыбки здорово смахивали на шакалий оскал, но так было всегда и тревоги не вызывало.

Я не пожелал раскрывать ему секреты моих прогулок, вместо этого предложил где-нибудь подхарчиться.

«Ты чего, приятель? — весьма натурально удивился он, — вся прелесть нашего нынешнего существования в том, что теперь не нужно тратиться на харчи. Ну, мне во всяком случае так кажется. Чудесное чувство свободы, Гурий. Помнишь, как в универе я вечно таскался в ларек за шавермой? Мне казалось, что тетка в том ларьке просто не успевает ее готовить, чтобы подстроиться под мой неуемный аппетит!»