Страница 6 из 11
2
В хорошую погоду в чулан сквозь узенькое окошко падал пыльный солнечный луч. В дальнем углу наклонно стояла узкая лесенка. На ступеньках висели тряпки, затасканная телогрейка, брезентовый плащ. Дед был уверен, что лаз, ведущий из чулана на чердак, заколочен. Чтобы достать с чердака веники, например, он пользовался лесенкой, приставленной со стороны крытого двора. Но Виталик знал, что на чердак можно попасть и прямо из чулана. При этом Виталик нисколько не боялся быть пойманным, потому что дед отличался ужасной точностью. Говорили, что в жилах его текла немецкая кровь. У всех русская, а у него почему-то немецкая. Но если дед говорил: «В чулан на полтора часа!» – это и означало: в чулан на полтора часа.
На чердаке пахло пылью. Там было сумеречно, как в лесу. С наклонных балок свисали веники, странно пахли вязанки неизвестных трав. В деревянном ящике лежали пыльные старинные книги. Без обложек, с вырванными страницами. Говорилось в них все больше про царей да про божественное.
А иногда вообще непонятное.
Например, книжка про Агафонов.
Эта книжка начиналась прямо с седьмой страницы. И было этих глупых Агафонов семь. Поехали торговать, в чужом городе устроились в приютном доме, но лечь на нары побоялись: вдруг ноги перепутаются? Один умный человек, услышав такое, сказал: «Ну, забодали вы нас, Агафоны, своей торговлей, лучше вам лесовать». Они послушались, пошли лесовать. Ночью, бережась от хищного зверя, полезли на елку. Агафон за Агафоном, лезут спина в спину, а последний за собой сучья рубит. Упал, конечно, отшиб голову. Привели к Агафонихе: «Вот разве такая у него была голова?» – «А я помню?» – рассердилась Агафониха.
В темном месте такое расскажешь, девчонки побегут колготки менять.
А другая книжка оказалась про царей. Они в истории помечены цифрами, как бильярдные шары. Иван III… Николай II… Александр I… Виталик сразу оценил, как круто бы звучало: царь Колотовкин I… Или император Виталий I…
Вырвавшись из чулана, рассказал про царей Вовке Зоболеву.
Как раз шли к школе, увидели при дороге знак: «Сбавь скорость, впереди школа». Дураки, что ли, его поставили? Виданное ли дело, бежать бегом в школу? Кто в школу бежит бегом? Впрочем, узнав про титулы, Вовка тоже загорелся:
«А мне можно?»
«Владимир I, что ли?»
«Ну да».
«Нет, Первый– нельзя. Это я – Первый, – объяснил Виталик. – Но ты можешь писаться – Второй. Владимир II. Тоже неплохо».
И жестко потребовал:
«Такса за титул – один гривенник!»
К завалинке, где шел торг, подошли дура Катька и дура Люська Федоровы. Им красивый титул (Екатерина III и Людмила IV) Виталик тоже продал за гривенник. Небогатые девчонки. А третьем «б» числительная приставка даром досталась только Пашке Климову. Он здоровый и лупоглазый. Он показал Виталику большой не по возрасту кулак и прямо сказал: «У меня гривенника нет, я лучше тебе накладу по шее». И самозванно определился – Павел Самый Первый. Виталик его честно предупредил: «Это ты зря. Задавят тебя подушкой». Он про Павла I уже читал, а Пашка не знал родной истории.
В тот же день на тетрадях, выданных классной руководительницей Светланой Константиновной, его любимой учительницы (география), Виталька разборчиво вывел: Колотовкин. А ниже так: Виталик I. У Васьки Лыкова, кстати, получилось еще интереснее, прямо как у французского короля: Василий XVIII. А смешнее всего у Кольки Дрожжина: Николай XXIV.
Круто.
Светлана Константиновна была потрясена.
– Вспышка стихийного монархизма в советской школе! – хорошенькая, глаза от волнения страстно заблестели. – Знаем, знаем мы, откуда дуют ветры, с каких побережий, из каких таких стран. – Это она намекала на Виталькиных родителей, хотя при чем тут далекий Вьетнам, где они работали? Потом резко вскинула красивую голову: – Екатерина III. Есть такая?
Катька Федорова робко поднялась.
Ни скипетра у нее в руках, ни державы, только в глазах глупости.
– Отвечай, почему ты Екатерина III, если не Романова?
– А она от морганатического брака, – нагло предположил Виталька, дерзкий профессорский сынок.
Даже дед в тот день, загоняя Виталика в чулан, сказал: «Мы царя зря, что ли, расстреляли? Ты это чего? Решил монархизм реставрировать?» – Виталик не все понял, конечно, но уточнить побоялся. Хотя вообще-то, будь он царем, он бы приказал поставить в Благушино большую пристань, чтобы все пароходы у берега останавливались. И осушил бы гнилые болота, тянущиеся неизвестно куда. И сжег бы огнеметами грязный, прокуренный, заблеванный «Ветерок», возле которого постоянно валяются пьяные. Так он и заявил на другой день Светлане Константиновне: дескать, а чего такого плохого в царском деле, если царь можно изменить жизнь? Светлана Константиновна побледнела и отправила наглого профессорского сынка к директору. А директор школы суровый товарищ Калестинов с опаской спросил:
– Ну? Что там копошится в твоей голове?
3
Получалось, что все слова, любые поступки приводили Виталика в чулан.
Зимой холодно, неуютно, но летом терпимо. Иногда сам вызывал деда на наказание. Сквозь щель чуть приоткрытой чердачной дверцы незаметно изучал обстановку в огороде Светланы Константиновны. Никто в одна тысяча девятьсот семьдесят девятом году так хорошо не знал молоденькую, недавно приехавшую из города учительницу. Тонкие бровки, вздернутый носик, пухлые губки. Плечи – совсем круглые. И колени, как у девчонки. А глаза, как небо. А волосы светлые, спадают на плечи красивыми кольцами. А на загорелом животе – черненькое родимое пятнышко. Конечно, в школу Светлана Константиновна приходила в строгом темном костюме, всего этого не разглядишь, но в собственном огороде за высоким глухим забором в жаркие дни скидывала с себя легкий сарафанчик. Только поддатый муж-механизатор все портил. «Светка, сучка! – орал. – Где плоскогубцы?» А когда механизатора дома не было, мог притормозить у невысокого крылечка зеленый «газик» с брезентовым верхом. Это подъезжал местный партийный секретарь по имени Юрий Сергеевич. Черный костюм, черный галстук, жирные щеки от жары провисли, глаза бегают. Но дед, например, о товарище Ложкине отзывался в высшей степени похвально: «Вот не спился, вот вышел в люди!» И кивал, кивал: «Если партия учит, что тепло передается от холодного тела к горячему, то товарищ Ложкин завсегда подтвердит».
Сам Виталик мужиков, даже случайно тормозивших в отсутствие механизатора у крылечка молоденькой учительницы, считал уродами. Правда, партийный секретарь являлся уродом полезным. Раз в неделю Виталик снимал с него рубль – за то, что передавал Светлане Константиновне некую записочку. Ну, конечно, не прямо ей в руки, а в одно потайное местечко, указанное товарищем Ложкиным. В первый раз Виталик к одинокой загадочной букве «Л» с многочисленными точками за нею (сочинение партийного секретаря) дописал коротенький интересный вопрос. «Эрик Рыжеволосый, правда, что первый приплыл в Америку?» Почерк у Виталика и у партийного секретаря был одинаково корявый. Светлана Константиновна, прочитав записку, сомлела. Разговаривала с товарищем Ложкиным особенным образом. Стояла на крылечке, сарафанчик короткий, колени загорелые. «У вас, дескать, почерк прямо детский». – «Да мы где учились? – смущался товарищ Ложкин. – Мы до всего своим горбом». – «Зато теперь многим интересуетесь». – «А нельзя на моем месте без интересу». – «Ну, тогда так скажу. Про Эрика Рыжеволосого ученые пока не пришли к единому мнению». – «Но ведь работают?» – осторожно уточнял товарищ Ложкин, пытаясь понять, о каком таком рыжем зашла речь. – «География – предмет серьезный, – млела Светлана Константиновна, перебирая, как коза, точеными ножками. – У нас в институте лекции по географии читал сам профессор Колотовкин». – «Это что, отец нашего пацана?» – «Вот-вот. Работает во Вьетнаме».