Просто люби жизнь

Мы все потрясенно вздыхаем, а Новичок тихо испуганно вскрикивает.

Когда Голландец приземляется, Черный Пояс ободряюще кричит:

– Потрясающе! Отличная техника, чувак.

– Спасибо, – слегка задыхаясь, отвечает Голландец.

– Голландец! – Фарида вскакивает со своего места и кладет руку мужчине на плечо, прежде чем он успевает продемонстрировать новые приемы.

– Голландец, это было очень убедительно. Однако это писательская группа. Не группа боевых искусств.

– Точно. – Голландец, кажется, приходит в себя. – Прошу прощения. Я забылся.

– Пожалуйста, не волнуйтесь, – успокаивает его Фарида. – Вы нашли форму выражения, и это только начало. Очевидно, вы выразили очень сильные эмоции.

– Да, – после паузы признается Голландец. – Это было неприятно. Я это почувствовал. – Он ударяет себя в грудь. – Просто… не мог подобрать слов.

– Действительно. – Фарида кивает. – Это сложно – описать что-то в двух словах. Но, пожалуйста, больше никакого кикбоксинга, хотя я действительно аплодирую вашему яркому изображению антагонизма. Мы здесь для того, чтобы написать романтическое художественное произведение. – Она обращается к группе. – И чувство любви ближе к ненависти, чем любое другое…

– Романтическое произведение? – прерывает ее Черный Пояс, его лицо искажено ужасом. – Романтическое? Нам говорили «писательство». Нам ничего не говорили о романтике.

– Конечно, вам не обязательно писать романтическое произведение… – начинает Фарида, но Черный Пояс не обращает на нее никакого внимания.

– Я ухожу. Прошу прощения. – Он встает. – Это не мое. Блин.

– И не мое, – говорит Лирика, вставая и оглядываясь вокруг, как будто это все наша вина. – Это все очень странно, и я хочу вернуть деньги.

Она уходит? Да!!!

Ангелы в моей голове поют «Аллилуйя». Она уходит!

– Жаль, – говорю я самым сожалеющим тоном, на какой только способна.

– Ты идешь? – спрашивает Черный Пояс Голландца, и Лирика тоже выжидающе поворачивается к нему. Поющие ангелы в моей голове смолкают, горло сжимается от страха. Он не может уйти. Он не должен.

Не уходи, молча умоляю я его. Пожалуйста, не уходи.

Я чувствую, что весь ретрит будет разрушен, если он уйдет. Или даже вся моя жизнь. Что самое нелепое – я ведь едва успела с ним познакомиться. Но именно так я себя и чувствую.

– А я, пожалуй, останусь, – наконец говорит Голландец, и я выдыхаю, стараясь не выдать, какое облегчение испытываю.

Ужинаем мы за длинным деревянным столом в вымощенном плиткой садике. Здесь полно массивных керамических горшков с агапантусами[16], травами и колючими кактусами. На столе стоят огромные свечи и расписные глиняные тарелки, официанты наливают вино в невысокие приземистые бокалы. Очевидно, группа медитации ужинает в другом дворике. Наверное, чтобы мы не осквернили их медитацию.

Я сижу в самом конце стола, рядом с Метафорой и Писцом. Я попыталась сесть рядом с Голландцем, но его каким-то образом унесло на другой конец, что было ужасно досадно.

– Это место так вдохновляет, правда? – говорит Писец, чокаясь со мной бокалами. К вечеру мы все переоделись в льняные курты цвета индиго, и, должна сказать, она мне очень к лицу. – У меня мозг буквально гудит от идей для моей книги. А у вас как дела?

– Э-э… – Я делаю глоток вина, пытаясь выиграть время. По правде говоря, я даже не думала о своей книге. Я одержима Голландцем.

Он такой красивый. Самокритичный, но в то же время уверенный в себе. И руки у него откуда надо. Несколько минут назад выяснилось, что массивная деревянная перечница не работает. Книголюб хотел сообщить об этом официанту, но Голландец сказал: «Позвольте, я попробую». Теперь он разобрал всю конструкцию на части и пристально изучает механизм, игнорируя разговоры вокруг.

– За время перерыва я полностью переписала свою историю, – говорит Писец. – И это только первый день!

– Отлично! – Я аплодирую ей, внезапно чувствуя себя виноватой. Я совсем забросила Честера и Клару (я ее снова переименовала). Мне нужно сосредоточиться на своей задаче. Я здесь для того, чтобы написать книгу или найти мужчину?

Мужчину! – кричит мой мозг, прежде чем я успеваю его остановить, и я расплескиваю вино.

– Я во всем нахожу вдохновение, – величественно объявляет Метафора. – Посмотрите на эти тарелки. Посмотрите на небо. Взгляните на тени в саду.

Официант ставит перед каждым из нас по миске с фасолевой похлебкой, посыпанной зелеными травами, и Писец радостно произносит:

– Мм, вкуснятина.

– Мне нравится, как фасоль отдыхает в бульоне, – говорит Метафора, – Фасолинки выглядят такими довольными. Как будто они наконец нашли свой дом. La casa[17]. Духовный покой.

Что? Фасоль обрела духовный покой? Я ловлю взгляд Писца и подавляю смешок.

– Я должна это записать, – добавляет Метафора. – Я могу это использовать. – Она бросает на нас подозрительный взгляд, как будто мы собираемся перехватить ее идею.

– Хорошая идея, – вежливо говорит Писец.

На другом конце стола идет разговор о любви и отношениях, в котором я предпочла бы участвовать, но сейчас я могу только слушать.

– Эта история, с которой мы познакомились сегодня, – говорит Книголюб, макая хлеб в соус из артишоков. – Если она не о том, чтобы попробовать снова…

– Но они не пытаются пробовать снова, – перебивает Будущий Автор. – Вот и всё. Finito[18].

– Я думаю, надо верить, что они помирятся, – застенчиво вмешивается Остин. – Разве любовь – это не прощение?

– Но всему есть предел. – Будущий Автор обращается к Голландцу. – А как насчет вас, Голландец? Вы умеете прощать? Верите во второй шанс?

Мое сердце подпрыгивает при звуке его имени, и я изо всех сил стараюсь расслышать его ответ сквозь бубнеж Метафоры, которая разглагольствует об итальянском пейзаже.

Голландец поднимает голову от перечницы и слегка пожимает плечами.

– Не знаю, как насчет прощения, но я стараюсь быть рациональным, – говорит он. – Я смотрю на доказательства. Вот слова, которые мне нравятся: «Когда факты меняются, я меняю свое мнение».

– Смотрите на доказательства! – Будущий Автор издает короткий смешок. – Как романтично!

– Таков уж я… – Голландец замолкает, и его лицо внезапно озаряется, как будто он заметил кого-то знакомого. – Привет, красавица.

У меня перехватывает горло. Красавица? Кто красавица? Кто приехал? Его жена? Подружка-итальянка? Официантка, с которой он каким-то образом уже завязал отношения сегодня днем, без моего ведома?

Затем я вижу огромную белую собаку, которая пробирается по саду между здоровенными керамическими горшками. Голландец приглашающе протягивает руку, и собака направляется прямо к нему, как будто знает, что из всех нас Голландец – именно тот парень, которого нужно выбрать.

Писец что-то говорит мне, но я не слышу. Меня захватывает вид Голландца. Он разговаривает с собакой, уговаривает ее, гладит, улыбается ей, не обращая внимания на остальных. Когда я это вижу, я понимаю: ему не просто нравятся собаки, он любит собак. Когда собака игриво протягивает к нему лапу, Голландец запрокидывает голову и смеется так естественно и заразительно, что я чувствую, как сердце начинает биться чаще.

Теперь Метафора пытается привлечь мое внимание, но я глуха ко всем, кроме Голландца. И когда я смотрю на него… его сильные мускулистые руки… мерцающие отблески свечей на лице… легкую улыбку… Я как будто плыву. Сердце разрывается от надежды и восторга.

Как будто читая мои мысли, Голландец поднимает голову и несколько секунд смотрит на меня. Он улыбается, как будто пытается что-то сказать, и я ловлю себя на том, что киваю и улыбаюсь в ответ, как будто понимаю, а сердце в груди бешено колотится.

16

Агапа́нтус – род многолетних трав семейства Агапантовые. Название происходит от древнегреч. ἀγάπη – «любовь» и ἄνθος – «цветок».

17

La casa – дом (исп.).

18

Finito – «Все сделано» (итал.).