Страница 88 из 113
— Не думаю, что в этом виноваты одни мы, — сказал Дима осторожно.
— Помилуйте, я и не виню вас, — сказала она. — Русские по своей природе очень мечтательны, вы замечали? Просто мы все размечтались.
— И все же, — спросил Дима. — Зачем вы к нам приехали?
Натали улыбнулась сомкнутыми губами и покачала головой.
— Не спрашивайте, я не хочу вас разочаровывать.
— Тогда позвольте мне догадаться? — предложил Дима.
— Попробуйте, — она охотно включилась в игру.
— Вы должны мне ответить на один простой вопрос, — сказал Дима. — Какая у вас была девичья фамилия?
Натали чуть удивленно пожала плечами.
— Боюсь, этот вопрос вас ни к чему не приведет, — сказала она. — У моего отца была очень простая и ничем не замечательная фамилия Зарубин. Он утверждает, что его дед воевал белым казаком на Гражданской войне, но подтвердить это нечем.
— Я не с того начал, — поправился Дима. — Можно мне исправиться?
— Конечно, исправляйтесь, — сказала Натали.
— Профессор Консовский Аристарх Дмитриевич имеет к вашей семье какое-либо отношение?
Судя по тому, как вытянулось у нее лицо, профессор к ее семье отношение имел. Некоторое время Натали не могла произнести ни слова, даже глаза прикрыла от нахлынувшего волнения и заметно покраснела. Затем произнесла с трудом:
— Откуда вы это узнали? Звонили в Москву, да?.. В КГБ?
— Нету уже КГБ, — вздохнул Дима. — Да и когда был, справок не давал. Я вас вычислил, Наташа.
— Вычислили? — не поняла Натали. — Зачем?
— Вы ведь выезжали из Москвы на поезде? — спросил Дима.
— И что же? — не поняла она.
— Я ехал на том же поезде, — пояснил Дима. — И моей попутчицей по случаю оказалась Лера Метлицкая. Вы ее должны знать.
— И что же она вам про меня рассказала? — чуть недоверчиво усмехнулась Натали.
— Ничего. Ее убили.
Натали вздрогнула, вскинула на него испуганный взгляд, и Дима заметил, как она впилась пальцами в ручки кресла.
— Это… правда?
— Увы, — сказал Дима. — Ведь она предупредила вас о появлении представителей соперничающей группы, не так ли?
— Я не знаю, — жалобно призналась Натали. — Они говорили без меня, выходили в тамбур… Я поняла, что что-то случилось, но Серж ничего мне не объяснил… Зачем же он оставил ее в поезде?
— Спросите об этом у него самого, — посоветовал Дима. — Но я полагаю, он прекрасно сознавал всю опасность.
— Это ужасно, — прошептала Натали сдавленно. — Она… Как ее убили?..
— Разве это имеет значение? — произнес Дима с участием.
Она поднялась в полной растерянности.
— Но Серж… — произнесла она. — Он ничего не знает!..
— Он уже знает, — возразил Дима. — Я ему уже все сообщил. Поэтому он и побежал звонить в Москву.
— Боже мой, — простонала она. — Что мне теперь делать?..
— Успокойтесь, — сказал Дима. — Вам опасность, судя по всему, не грозит.
— Откуда вы знаете? — повернулась она к нему. — Что вы вообще обо всем этом знаете?..
— Зачем он вас привез? — спросил Дима. — Заявить права на коллекцию?
— Я не могу об этом сейчас говорить! — дрожащим голосом воскликнула Натали. — Оставьте меня, пожалуйста!.. Я не могу…
— Все, все, — сам растерявшись, поднял руки Дима. — Больше ни слова об этом. Давайте, я вас провожу в гостиницу.
— Не надо, — Натали решительно встала. — Я дойду сама.
Дима не успел возразить, она быстро вышла, хлопнув дверью.
Осталось чувство неловкости, досады и неуверенности.
8
Как и следовало ожидать, на обеденной трапезе не оказалось ни Вольпина, ни Натали. Дима предварительно зашел за ними в гостиницу, но Вера Владимировна сообщила, что Вольпин не возвращался с тех пор, как ушел искать переговорный пункт, а француженка зашла и вышла.
— Какая-то она встревоженная была, — поделилась Вера Владимировна.
— Что-нибудь взяла с собой? — спросил на всякий случай Дима.
— Сумочку, — уточнила наблюдательная администраторша.
Дима вернулся в пределы обители и пошел на трапезу. Почтивший своим присутствием будничную трапезу отец-наместник сообщил братии, что на предстоящее воскресенье обещался приехать владыка Геронтий, дабы хиротонисать в диаконы монастырского истопника, брата Агафангела. Дима знал Агафангела как брата молчаливого, смиренного и тихого и представить не мог, что за диакон из него получится. Диаконы, по его мнению, должны были быть деловыми и голосистыми, чтобы и за порядком следить, и службу вести достойно. Впрочем, в монастырском варианте предполагались свои правки, и когда тот же иконописец Севастьян, еще будучи диаконом, своим тихим, почти дрожащим тенорком произносил ектенью, молитвенное чувство от его слов рождалось не меньшее, чем от густого баса епископского архидиакона Евлампия.
После трапезы Дионисий подозвал Диму к себе.
— Нашел убийцу? — спросил он, усмехнувшись.
— Ищем, — сказал Дима. — С чем связан наезд владыки?
— Даже не знаю, — вздохнул наместник. — Владыка Геронтий простой, как младенец, ему секретарь нашепчет всяких мерзостей, он и верит. Чую, грядут потрясения в нашей благословенной обители.
— Да ладно, — усмехнулся Дима. — Сколько я тебя помню, ты все потрясений ждешь.
— Послушай, Димитрий, — сказал Дионисий чуть нервно. — Ты вообще как думаешь, будешь ты когда-нибудь сан принимать?
— Знаешь же, — с неохотой отвечал Дима. — Недостоин я.
— Я серьезно, — сказал Дионисий. — Понимаешь, из тебя начинают делать какую-то одиозную фигуру. Чуть ли не в любовники ко мне причисляют.
Дима сразу помрачнел.
— Кто? — спросил он. — Архимандарин, что ли?
«Архимандарином» он называл архимандрита Флавиана, и кличку эту придумал вовсе не он, она шла за почтенным преподобием с его бывшего места службы. В бытность свою почти самодержавным наместником тот был вовсе не столь духовен, как нынче. Именно от него, от Флавиана, надвигалась на мирную жизнь обители тень смут и раздоров.
— Нет, — сказал Дионисий. — В епархии об этом шушукаются и, как я понимаю, с подачи нашего почтенного эконома.
Дима только головой покачал.
— Опять мне съезжать, что ли? — с досадой сказал он. — Вот же искушение-то!.. И чего людям спокойно не живется, а?
— Того и не живется, что бесы мучают, — буркнул Дионисий. — Вот я и подумал, может, ты и соберешься на постриг, а? Этим мы сразу заткнем рты всем клеветникам.
— Ты серьезно? — удивился Дима. — Разве обеты так принимаются? Очнись, старче, это же подвиг все-таки!..
— Да понимаю я все, — произнес Дионисий с легким раздражением. — Подставляться не хочется, понимаешь? Фотий давно зубы на меня точит, сожрет ведь!..
— Ты к старцу сходи, — посоветовал Дима. — Он тебе напомнит о существе монашества… Вижу я, очень тебе понравилось в наместниках ходить, да?
— Да что ты такое говоришь, — смущенно пробормотал Дионисий. — Разве я о себе?.. Представь, что здесь будет, если придет тот же Никон, или, не приведи Господь, Флавиан?..
Дима пожал плечами.
— На все воля Божия, отчик. Придет Никон, значит, так и надо нам за грехи наши, ведь так?.. И пойдем мы с тобою на пару по городам и весям, рубище наденем и будем народ к покаянию призывать…
Дионисий усмехнулся.
— Так-то оно так, — сказал он. — Но ведь это нам сказано: «Будьте мудры, как змии».
— «…и кротки, как голуби», — закончил Дима. — Ты будешь в нашей паре змеей, а я — голубем.
— Все балагуришь, — вздохнул Дионисий. — Ладно, держи меня в курсе дел.
— Погоди, — остановил его Дима, видя, что наместник собрался уже уходить. — Так ты меня благословил на расследование, или как?
Дионисий только отмахнулся и ушел. Дима усмехнулся, пожал плечами и пошел в библиотеку.
Во второй половине дня они с Леонтием продолжали заниматься систематизацией новых поступлений, хотя таковых было и не так уж много. Большей частью работа их сводилась к беседам на душеполезные темы, Леонтий интересовался историей церкви, уставом, апостольскими правилами, и Дима ему обо всем этом неспешно рассказывал, продолжая заполнять карточки и учетные книги. Часов около трех к ним заглянул игумен Елеазар, сухонький и невысокий старичок, весьма строгого нрава и твердый по характеру. Еще совсем недавно старец занимался отчиткой, молитвами своими изгонял бесов из болящих, и так успешно, что снискал на этом великую славу. Именно от этой славы он и сбежал в дальнюю Ксенофонтову обитель, где хоть и продолжал свои отчитки, но уже в меньшем объеме. При всей своей непрезентабельности и даже косноязычии Елеазар производил на знающих его людей впечатление обворожительное, и потому даже сюда к нему ехали многие духовные чада. К старости игумен стал себя чувствовать совсем плохо, многие исцеленные им болезни на него и перешли, и еще лет восемь назад обследовавшие его врачи не давали ему и года жизни из-за каких-то особо злокачественных метастаз. С тех пор он и умирал, продолжая между тем и отчитывать, и лечить, и наставлять. Вот и теперь направлялся он в отпуск в дальнюю поездку опять через московскую лечебницу, где его духовное чадо, известное медицинское светило, не уставало удивляться его живучести.