Страница 81 из 113
Обретя, наконец, достойную духовную основу, Алехандро однажды обратился к Диме с неожиданным вопросом, может ли он рассчитывать на какую-то форму благодарности от российского правительства, если найдет на территории монастыря клад. Дима не был специалистом в этом вопросе, но о двадцатипятипроцентном вознаграждении что-то слышал, как и все. Тогда Алехандро признался, что приехал в Ксенофонтово с тем, чтобы найти здесь давно упрятанные ценности. Поначалу его намерения были самыми меркантильными, все найти и с этим уехать, но, испытав целый ряд духовных потрясений, он понял, что должен все отдать церкви. Речь шла о том, что в трудные годы гражданской войны некий профессор Московского университета Аристарх Дмитриевич Консовский, известный историк и археолог, вывез из Москвы в Северогорск свою коллекцию античных монет, где среди прочих были экземпляры уникальные. Во время страшных репрессий после Ярославского мятежа профессор Консовский прятался в Ксенофонтовом монастыре, и ему пришло в голову решение спрятать коллекцию здесь, у игумена Елевферия. У того на примете было надежное убежище, на том и порешили. Через некоторое время профессор был вынужден уехать из монастыря, а в начале двадцатых он был выслан за границу. Сам игумен после того, как монастырь был закрыт, отсидел три года на Соловках, а потом нашел возможность выехать за границу, где уже поселился его брат с семьей. После долгих скитаний они осели в Аргентине, где игумен Елевферий даже поднял православную церковь. Там и служил до самой смерти. Ему было известно, что профессор Консовский умер в Берлине в двадцатые годы, и потому единственным, кому что-либо было известно о коллекции монет, остался он, игумен Елевферий. Он считал, что коллекция принадлежит России, но под Россией понимал самодержавное монархическое государство и завещал своим потомкам известить официальные лица о коллекции лишь после того, как на престол вновь взойдет представитель августейшей фамилии Романовых. В поколении, к которому принадлежал Алехандро, предрассудки монархизма выветрились, и потому, зная о коллекции от матери, Алехандро приехал отнюдь не для того, чтобы все возвращать государству. Но под влиянием монастырской молитвы он на глазах переродился, или думал, что переродился, и потому изложил все секреты Диме Никитскому и наместнику Дионисию.
Оказалось, он уже даже провел консультации со специалистами, которые что-то знали о дореволюционной коллекции Консовского. В свое время она была выставлена на нумизматической выставке в Париже и произвела сенсацию. Некоторые монеты из скифских могильников являлись просто открытием. Профессор Консовский берег коллекцию для того, чтобы оставить ее университету, но после социальных бурь его намерения не могли не перемениться. В общем, нынешняя цена коллекции, если она сохранилась в прежнем составе, могла доходить до пяти — шести миллионов долларов. Дима с Дионисием сразу прикинули, что четвертая часть от этой суммы может резко ускорить процесс восстановления монастыря, и потому на некоторое время вокруг этой коллекции и таинственного захоронения ее вращалась вся жизнь обители, что не могло не внести в их жизнь массу страстных и смущающих мотивов. После долгих и упорных трудов таинственное захоронение все же было найдено, но там, кроме описи коллекции профессора Консовского, ничего не оказалось. Кто-то их опередил, и они тогда решили, что это произошло не менее, чем лет за двадцать до начала их поисков. В конце концов, вспомнили они, у профессора Консовского тоже оставались родственники, и они могли проявить инициативу в свое время. Алехандро Гонсалес итогом поисков был очень расстроен, и только беседа со старцем Феодосием утешила его, и он уехал на родину умиротворенным. До сих пор он слал письма с поздравлениями к праздникам, иногда, правда, путая календарный стиль, и обещал приехать с матерью на место духовного подвига их славного предка. Он даже поговаривал о перезахоронении прадеда, и со стороны отца Дионисия это встречало лишь полное одобрение.
Дима потом и сам провел консультации со специалистами по поводу ценности утерянной коллекции. Монеты Консовского до сих пор оставались в некоторых международных каталогах, и цена на них поднялась очень высоко. Отдельные монеты периода римской империи тянули под полмиллиона долларов. Вся коллекция уже поднялась до пятнадцати миллионов, но ни одна из монет на рынках не появлялась, и это заставляло думать, что если коллекцию и нашли, то реализовывать ее не торопились.
Страсти вокруг клада Гонсалеса еще долго не утихали, даже после того, как сам Гонсалес уехал и поиски прекратились. В епархии поначалу восприняли всю эту суету с энтузиазмом, в надежде обрести средства, которых так всегда не хватало, но, когда все кончилось неудачей, там резко поменяли оценку происходящего и стали попрекать отца Дионисия за нездоровые и суетные настроения в монашеской обители. Эти обвинения были тем более обидны, что основатель монастыря, преподобный Ксенофонт, в свое время принадлежал к твердым нестяжателям. Он считал, что монастырь должен нищенствовать, и все средства, а порой и немалые, поступавшие к нему от доброхотов, он немедленно раздавал нищим и нуждающимся. Выходило так, что своей суетой наместник позорил память основателя. В общем, шум от этого еще стоял долго.
У самого Димы Никитского та история оставила острое чувство досады за бестолково проведенное время. Он прекрасно сознавал, что Ксенофонтов монастырь не может быть местом корыстолюбивых метаний, и занимался поисками в силу послушания. Его тоже время от времени захватывал азарт, и тем более досадно было о нем вспоминать в конце, когда все закончилось неудачей. Ему было жаль стараний и самого Гонсалеса, который ему в общем-то нравился, и отца Дионисия, в котором сквозь монашеское обличье пробился азартный игрок, и всех остальных, кто проявил столько усердия в поисках, а еще больше самого себя, который не нашел убедительных аргументов не только для того, чтоб вразумить ближних, но хотя бы самому вразумиться вовремя.
Так что теперь он настолько же хотел забыть обо всей этой давно прошедшей истории, насколько хотел довести прерванное расследование до конца. С этими сомнениями Дима и отправился к своему духовнику, старцу Феодосию.
Игумен Феодосий был уже в преклонном возрасте, и одолевали его многие болезни, но он по-прежнему представлял собою твердыню духа и образ подлинно христианской любви. Внешне он чем-то походил на сказочного доктора Айболита, седенькая бородка, очки, забавная полнота и восторженное любвеобилие. Ко всем он относился как любящий отец к нашалившим детям, всех именовал «миленькими», всех ласково журил, но его вразумления пронимали даже самые закоренелые во грехе души. В свое время старец был приходским священником, была у него и матушка, и дети, и еще в пятидесятые годы он прославился в Подмосковье своими проповедями, так что к нему съезжались люди с самых дальних концов. Власти нашли в этом какой-то криминал, и батюшку посадили на пять лет за антисоветскую агитацию, но, как рассказывали очевидцы, даже в лагере отношение к батюшке было самое почтительное, и на Пасху начальник выпускал его за пределы лагерной зоны, чтобы тот мог вволю попеть пасхальные песнопения. Но в это время в Подмосковье бандиты ограбили батюшкин дом, избив при этом матушку до того, что она через месяц уже скончалась в больнице. Сын его, хоть и был изгнан из семинарии после того, как батюшку посадили, но каким-то образом получил сан и служил диаконом во Владимирской епархии, а дочь после смерти матери ушла в монастырь. Так и вернулся батюшка после отсидки в опустевший дом, и решение о принятии пострига было для него практически безвариантным. Долгое время он подвизался в одном из украинских монастырей, прославившись там прозорливостью и проникновенной духовностью, но после того, как на Украине начали возобладать тенденции самостийности, батюшка был вынужден возвратиться в Россию. Многие прославленные монастыри звали его к себе в духовники, но батюшка избрал для себя именно Ксенофонтов монастырь близ Северогорска, видимо, надеясь здесь, вдали от столиц, обрести некоторый покой на старости. Не тут-то было, и сюда к нему ехали верные чада со всех концов бывшего Союза, так что известность провинциальной обители вызывала даже зависть у некоторых окружающих. Но владыка слишком благоволил к отцу Феодосию и не позволил бы никаких волевых решений в ущерб ему, так что враги пытались ущемить не самого старца, а монастырь, обнаруживая в ведении дел огромное количество уставных и организационных недостатков.