Страница 55 из 113
— Павел Николаевич, а этот ваш Валера, у него кто есть?..
Конечно, она им заинтересовалась. Он был настолько непохож на привычные ей фигуры, что невозможно было не клюнуть. Но я и без того извел парня своими «тестами» и потому ответил:
— Жена и трое детей.
— Да-а?.. — протянула разочарованно Марго. — Везет же некоторым!..
После репетиции, проводив девчонок, мы с Валерой прошли в мой кабинет, где я достал припасенное пиво с бутербродами. Валера безропотно принялся за угощение, а я стал поучать его нехитрой премудрости управления актерами.
— А вообще-то ты справляешься неплохо, — похвалил я его. — Чувствуется ВГИКовский опыт.
— Эх, Павел Николаевич, — вздохнул он горько. — Вы меня, конечно, простите, но это вовсе не ВГИКовский опыт. Я потому из ВГИКа и ушел, что после армии мне все эти богемные штучки поперек горла встали.
— После армии? — удивился я. — Так ты в институт после армии попал?
— Да нет, — сказал он, вздохнув. — Попал я туда до армии, молодым еще. А после двух лет в институте меня замели в ряды. Я ведь по молодости всякими глупостями занимался, каратэ, кун-фу… Вот и угодил в спецназ.
— Спецназ? — присвистнул я. — Так ты крутой, выходит?
Он поморщился.
— Выбили из меня всю крутизну, Павел Николаевич. Я ведь из тех, кто осетинов с ингушами разъединял, знаете?
— Как? — удивился я. — Так ты и в Осетии успел побывать?
— Успел, — кивнул он. — Нам даже дембель задержали, чтобы там мир навели. Вот мы и насмотрелись…
Вместо слов я разлил по стаканам еще пива.
— Значит, ты во ВГИК прямо из окопов свалился, — понял я.
— Именно, — вздохнул он. — Мы с ребятами целую неделю трупы разгребали, под выстрелами с обеих сторон… А тут метафоры.
— Ладно, ладно, — сказал я. — Правда жизни заключается в том, что все это существует одновременно. Все прочее, как говорит мой друг Дима Никитский, это монофизитство.
Тут я невольно впал в прикладное догматическое богословие, но Валера меня понял и покачал головой.
— Наверное, — сказал он. — Я еще три года могу в институте восстанавливаться, знаете. Может, еще приду в себя, кто знает?
— Неизвестно только, понадобится ли тебе после этого институт, — сказал я. — Во всяком случае я даю тебе шанс попробовать себя.
— Спасибо, — сказал он. — Я понимаю.
Потом мы с ним вместе отправились на вечернее богослужение в Тихвинскую церковь и исправно достояли вплоть до елеопомазания, после чего я оставил его и ушел, считая молитвенный субботний долг исполненным. В отсутствие Насти Романишиной моя церковная жизнь вовсе не била ключом, а после того, как молодой священник отец Георгий обвинил огульно все телевидение в разврате, утверждая, что все его работники автоматически попадают под анафему святых отцов первого тысячелетия, я и вовсе пал духом. Я написал об этом Диме Никитскому, и тот в ответном послании утешил меня соображениями высшего догматического богословия, определив в словах отца Георгия манихейский дуализм и монофизитство. И хотя я плохо разбирался во всех этих тонкостях, мне сразу стало легче.
Мое благочестивое настроение было нарушено самым неожиданным образом. Поднимаясь домой, я заглянул в почтовый ящик и обнаружил там плотный пакет. В полумраке лестничной площадки я решил, что это чье-то письмо, и только поднявшись к себе, заметил, что пакет не имеет никаких надписей. Я сразу почувствовал неладное.
По образцу своих благочестивых друзей я перекрестил пакет перед тем, как раскрыть его, но когда вскрыл, обнаружил там пачку фотографий. Я осторожно извлек из пачки первую же, и обомлел. На яркой цветной фотографии была изображена Марина Антоновна Щелканова, которая восторженно отдавалась какому-то негру, обхватив его руками и ногами.
Поначалу я подумал, что это снимки, предназначенные для шантажа. Остальные сцены были не менее безобразны, в каждой из них Марина занималась любовью, порой самыми изощренными способами, а на одном снимке она, восседая всадницей на своем любовнике, даже повернулась в сторону аппарата и улыбалась в камеру. Эта ее улыбка могла сойти за эталон порока. Именно с такой улыбкой змей смотрел на Еву, когда та взялась за яблоко.
Я долго и ошарашенно перебирал эти фотографии, пытаясь понять, как и зачем они оказались в моем почтовом ящике. Конечно, на этих снимках Марина предстала предо мною с очень необычной стороны, но я вполне мог вообразить все это, зная ее порочный характер. Конечно, вызывающее бесстыдство женщины всегда шокирует, но я вполне мог представить и тот вакхический азарт, в котором пребывала Марина во время этих съемок. Это было сродни тому свинскому состоянию, в которое и я сам впадал в период студенческих запоев, когда мерзости совершаются не по зову души, а в порядке вызова общественному мнению. Что могли мне доказать эти фотографии? Зачем они были мне присланы?
Первое, что вспоминалось в связи с этим, был рассказ Марины Рокши о том, как Марина Щелканова устроила ей гастроли на Кубе, и как они там погуляли. Негр, которого ублажала Марина на фотографиях, вполне мог оказаться кубинцем. Но это никаким образом не объясняло, зачем они были доставлены мне. Конечно, можно было предположить, что Марина Рокша, исходя из соображений заботы о моем нравственном состоянии, захотела раскрыть мне глаза на свою подругу. Эти фотографии могли оказаться у нее, и она могла их направить ко мне. Но на какой эффект она рассчитывала? Конечно, лирическое чувство таких демонстраций выдержать не может, но стоило ли сваливать на меня всю эту грязь ради столь ничтожного результата? Я ведь не сопливый юнец, у которого зов природы только начинает пробуждаться, я уже кое-что знаю из тех физиологических подробностей, в результате которых появляются дети.
Мелькнула мысль о том, что фотографии мог подкинуть мне генеральный директор Глушко, чтобы напрочь заблокировать возможность моих конспиративных контактов с Мариной. Но Максим Иванович, имея на руках такие козыри, вряд ли бы стал беспокоить ими меня. Он бы скорее послал их в кадровый отдел городской администрации.
Наконец, я рассмотрел и самую сумасшедшую мысль, что эти фотографии прислала мне сама Марина Антоновна. Цели тут могли бы быть самые иезуитские, вплоть до того, чтобы вызвать во мне нездоровый интерес к ее персоне и тем привлечь к очередным интригам. Но эта версия тоже показалась мне притянутой за уши, и я не стал на ней останавливаться.
Я не могу сказать, что вопроса, как мне поступить с этими фотографиями, передо мной не возникало. Вопрос возник, и мне стоило немалых сил решить его. Фотографии были исполнены со вкусом, в них присутствовал живописный талант фотографа, и при очевидной узнаваемости главной героини все они производили самое глубокое впечатление. Но я преодолел соблазн, отправился на кухню и стал жечь фотографии вместе с конвертом на газовой плите. Когда сгорала фотография с жуткой улыбкой Марины в камеру, мне показалось, что в ее патологическом азарте появилась нотка разочарования. Это понудило меня оставить в целости последнее фото, где она особенно страстно раскрыла рот, извиваясь кошкой под своим любовником. У меня в голове родилась интересная мысль.
Кухня наполнилась гарью, и мне пришлось открыть форточку, чтобы проветрить помещение.
13
Заснул я не скоро и ночь провел беспокойную, но с утра снова был в церкви на литургии и смиренно выслушал проповедь все того же отца Георгия, на этот раз направленную против сектантов. Тут его слова не вызвали во мне протеста, и, подходя к кресту, я успел ему заметить, что восхищен ясностью его взглядов. Он смущенно отвечал:
— Это я книжку прочитал только что… Если хотите, могу и вам дать почитать, Павел Николаевич.
Я пообещал подойти за книгой отдельно. Мне было достаточно того, что меня лично он из массы анафематствованных работников телевидения выделял, как достойного прихожанина, имеющего полное право получить от него полезную для души книгу.
— Здравствуйте, Павел Николаевич! — услышал я, выходя из храма.