Страница 38 из 65
Почти неделю провел доктор Валентин Пильман в Санкт-Петербурге, а дождь пролился на город только однажды — в первый день. Реакция русских на такое, казалось бы, рядовое событие удивила его в очередной раз. Кто-то говорил: «Достали эти дожди, сколько можно»! А в ответ слышали: «Ну, наконец-то, дождик! Город умылся, смыл накопившуюся за зиму грязь. И нам станет веселее». Пильману, с его отточенным аналитическим умом было сложно привыкнуть к тому, что столь разные оценки на самом деле не противоречат друг другу, а это означало, что в Санкт-Петербурге действует какая-то своя логика, странным образом отличная от привычной академической нормы. И разобраться в ее догматах, а тем более согласиться с ее существованием, было очень непросто. И уж совсем было трудно понять, как такие люди могут заниматься наукой.
И все-таки разумный человек, а доктор Пильман, считал себя таковым, обязан был попробовать найти рациональное зерно в особенностях мышления местных жителей. Итак, четыре дня, один из которых был дождливым. Получаем 0,25 дождя в сутки. Немного. Но в первый день дождь начинался и заканчивался восемь раз. В результате несложного вычисления получаем два дождя в сутки. В среднем. Много. И что интересно: оба выводы подтверждены наблюдениями.
Только теперь доктор Пильман понял, почему доктор Уильям Литман из Комиссии по изучению инопланетных технологий так настойчиво советовал ему заполучить в Институт хотя бы одного настоящего русского. Серьезное изучение возможного инопланетного присутствия (а может быть и вмешательства) требовало свежего взгляда и новых оригинальных идей. И, не исключено, что и нестандартной логики.
Согласиться с этим предложением было непросто. Иногда доктор Пильман жалел, что позволил втянуть себя в этот проект. Кто же спорит, перспективы карьерного роста были слишком очевидны и притягательны. Кстати, ожидания полностью оправдались. В конце концов, ради получения Нобелевской премии, которую обещают ему уже в этом году, можно было смириться с некоторыми незначительными интеллектуальными неудобствами.
Впрочем, начальник русских ученых, господин Алмазов, произвел самое благоприятное впечатление. Они мило болтали на английском языке, который Алмазов знал вполне прилично. Их мнения по поводу перспектив дальнейшего исследования вероятного Посещения во многом совпадали. Даже философские проблемы: что такое наука, ради чего стоит ею заниматься и как строить научную карьеру, они понимали практически одинаково. И в этом состояла главная проблема. Пильман понимал, что Алмазов думает так же, как и он. Но как для работы может пригодиться полная копия Пильмана? Достаточно и оригинала. Об этом нужно было подумать. Неужели Литман ошибся, и русские ученые ничем не отличаются от американских.
Интересно, что Мозес особого интереса к общению с Алмазовым не проявил. Кстати, оказалось, что он очень хорошо говорит по-русски. Это был неприятный сюрприз. Неужели у него русские корни?
— Скажите, Мозес, почему вы так мало общаетесь с Алмазовым? — спросил однажды Пильман. — Зачем вы отправились в такую даль, если не хотите говорить с русским начальником?
— Вы с Алмазовым как близнецы. От него я не услышу ничего нового. Уж лучше поговорю с вами, Пильман. А приехал я для того, чтобы увидеть своими глазами деревню Чучемлю. Я — деловой человек.
— Деревня.… Это, конечно. Вы и раньше так говорили. Что вы хотите там обнаружить? Артефакты аналогичные хармонтским?
— Да.
— Пожалуй, это будет забавно. Интересно, как они их называют? Наверняка придумали что-то заковыристое. У русских на удивление оригинальный язык. Вы, как я вижу, хорошо разбираетесь в его тонкостях.
— Хуже, чем хотелось бы.
— Зачем вы выучили русский язык, Мозес?
— Ничего личного, только бизнес.
— Какой бизнес может быть в деревне Чучемля?
— Вам пока рано это знать.
В России, оказывается, можно хорошо и вкусно поесть. Алмазов пригласил американцев в местный ресторан. Мозес отказался, сослался на неотложные дела. Пильман удивился, какие могут быть у Мозеса неотложные дела в Петербурге? Но уточнять не стал. Тайны бизнеса. Все равно не скажет. Однако выглядел его отказ невежливо.
Алмазов оказался интересным собеседником. Конечно, было понятно, что он как-то связан с разведкой или службой безопасности, как это называют сами русские. Пильман ждал, что уже после первой рюмки местной водки, Алмазов начнет вербовать его или выспрашивать о каких-нибудь важных секретах (о которых Пильман, по счастью, ничего не знал). Но разговор завязался отвлеченный, даже о «хармонтском феномене» почти не говорили. Алмазов рассказывал о каких-то знаменитых русских театрах оперы и балета, грозился достать билеты на ближайшую премьеру. Сравнивал их достижения и довольно посмеивался. Ему явно было приятно рассказывать, что один из театров превосходит своего соперника. Как будто речь шла о баскетболе. Пильман и раньше слышал, что русские уверены, будто богатые американцы обожают балет и убедить их в обратном невозможно. Потом Алмазов заговорил о писателях Америки, хорошо, видимо, известных в России, но о которых Пильман слышал впервые. А когда разговор зашел об американской фантастике, он окончательно заскучал.
Алмазов не обращал внимания на реакцию своего собеседника, ему хотелось рассказать все, что он знал по этому вопросу. Видно было, что готовился. Наверное, хотел сделать Пильману приятное.
— Вспоминаю, как менялось с годами мое личное отношение к американской фантастике. По молодости я эти ваши космические оперы очень любил. Тексты ваших писателей были такими необычными, так отличались от наших образцов, даже самых лучших.
Пильман вымученно улыбнулся, деликатно прикрыв рот рукой. Фантастика интересовала еще меньше, чем балет.
— Литературные критики всегда указывали, что одна из самых понятных задач фантастики — описание новых миров, самым радикальным способом отличающихся от привычных. В американской фантастике мы встречаемся с мирами, которые русские писатели не способны придумать, потому что их фантазии ограничены реальными обстоятельствами. Нам, местным читателям, оставалось только вздыхать: «Везде жизнь. Неужели разумные существа способны так необычно воспринимать самые обычные вещи»? Американцы для нас всегда были настоящими инопланетянами. Это потом, с годами, я понял, что фантазии американцев еще сильнее привязаны к реальности, только к своей, американской.
— Русские воспринимают литературные произведения так, как им велят литературные критики? — спросил Пильман.
— Нет, — ответил Алмазов.
— Странно, а я слышал обратное.
— Вас обманули.
— Не буду спорить. А ведь я знаком с одним нашим фантастом. Энди Хикс. Слышали?
— Ух ты! Не только слышал, но и читал, — восхитился Алмазов. — Не могу сказать, что с удовольствием, но с интересом — точно. У него очень оригинальный взгляд на человечество. Он считает, что разумная жизнь — всего лишь иллюзорная фикция. Представляете, считает и свой труд пустой фантазией. Для писателей это большая редкость. Как правило, они считают себя гениями, а свои произведения шедеврами.
— Мне он ни о чем подобном не говорил, — удивился Пильман.
— У вас, конечно, есть книги с его автографами?
— Нет. А в этом есть какой-то смысл?
Алмазов тяжело вздохнул.
— Фантасты очень интересные люди. Они думают не так, как мы — ученые. К ним следует относиться с сочувствием. Я бы не стал их ругать.