Страница 12 из 15
Поминутно перебрав в голове первые три месяца своей нелегальной жизни, Анна окончательно взяла себя в руки и долго принимала душ. Намыливая стройное, миниатюрное тело, она мысленно ругала себя за допущенную панику самыми распоследними грязными словами, которые хорошо выучила за время проживания в Сибири. Там, где судимого за самое различное, люду за край. Гораздо больше, чем на Кавказе или в русской столице.
Сибирь – край каторжан, земля проклятых. Потому здесь всегда и холодно так.
Выйдя из ванной, Анна взглянула на настенный календарь в кухне и нажала кнопку электрочайника. Четырнадцатое июля две тысячи десятого года. Среда. Середина недели и середина месяца. Середина лета. И скоро вновь нужно будет менять квартиру на другую, а потому пора начать просматривать газеты с объявлениями.
Тогда, четыре с половиной года назад, из Томска Анна, подгоняемая неуёмным страхом, пересаживаясь из одной электрички в другую, добралась аж до Иркутска. Там тихо, не привлекая к себе внимания, она пережила зиму в комнате одного из длинных, высоких и, как водится, через чур уж зловонных общежитий с полчищами тараканов. Человек везде, где он только появляется, оставляет после себя лишь грязь и вонь. Но при этом считает себя главным. Странно.
Впрочем, насекомые не волновали столь сильно, как неожиданно поселившиеся по соседству нерусские. Гостарбайтеры. Анна не знала их национальности, откуда они, вообще, взялись и спрашивать о том у них не собиралась. Но она отлично понимала другое, – надо держаться подальше от мусульман, ибо все они друг друга так или иначе знают, а, значит, рано или поздно контролёру станет известно, где прячется отступница.
Запоздало подумав, что так и не полюбовалась красотами Байкала, потому что опять только боялась, Анна уехала в Красноярск, где на последние деньги снова сняла однушку. И, как и в первое время жизни в Томске, выползала из своей норы она лишь в случае крайней необходимости.
Новое пристанище – просторная сталинка с высокими потолками, неподалёку от которой, поговаривали, толи живёт, толи жил в недавнем прошлом сам Хворостовский, оказалось похуже томской квартиры, но сильно лучше комнаты в иркутской общаге. Да и соседи все русские. Кто такой Хворостовский, чтобы его имя и фамилию следовало произносить с обязательным придыханием в тихом восторге, Анна узнала не сразу. Не до того было, – за горло безжалостно удушающей хваткой взял вопрос, на что жить дальше.
Решение нашлось не быстро, а когда новый учебный год ко второму своему месяцу успел порядком надоесть ученикам. Да, и учителям тоже. Но и протянуть до октября Анна, сильно похудевшая, ещё хоть как-то смогла – в музыкальную школу требовался преподаватель фортепиано на полставки, взамен ушедшего своего в декретный отпуск. И Анна осмелилась. На вопрос директора, что закончила и где работала раньше, почти честно ответила:
– Гнесинку, но на работу устроиться не успела.
После окончания поехала жить в Томск к мужу, потому и прописка томская, да тот наркоманом оказался, помер, а его родители её сразу и выгнали. Сама она сирота, Москва дорогущая и возвращаться туда не к кому, и пока скиталась по Сибири в поисках лучшей доли, все документы, кроме паспорта, потеряла. Директор, внимательно выслушав, пообещала помочь с восстановлением документов и на работу Анну взяла.
И ведь помогла – уже в ноябре, когда за окном опять вовсю валил липкий противный снег, на запрос из училища Гнесиных пришёл ответ. Бумагина Анна Юрьевна никогда в их заведении не обучалась. На немой вопрос, Анна сделала глупое лицо, картинно хлопнула себя по лбу, обозвала дурёхой, и выдала, – училась-то она и диплом получала по девичьей своей фамилии. Затем нашла в себе силы рассмеяться, чем заразила и директора.
Ответ на новый запрос был получен аккурат в начале второго полугодия – Савичкина Анна Юрьевна в училище Гнесиных так же никогда не обучалась.
Директор, молча, смотрела в испуганные глаза подчинённой и долго молчала. Анна хотела сию минуту убежать из кабинета и снова умчаться в какой-нибудь другой город, где протянет ещё хоть сколько-то. Но сделать этого не могла. Онемела. Вся, а не только голосом.
Директор, наконец, заговорила и слова её были столь увесисты, что могли легко раздавить любого:
– Зачем врёшь, не знаю, но преподаватель ты хороший, дело своё чётко знаешь. Видно, что где-то музыке училась и точно не во дворе. Да и, как не крути, а дети тебя любят, родители хвалят, а где мне ещё в середине учебного года искать другого такого учителя за те копейки, что тебе платим, ума не приложу. В общем так, дорогуша, Аня ты или не Аня, а ещё кто, Маша какая-нибудь, это я не знаю и знать не хочу. Но дорабатываешь год, а после прощаемся. И чтоб тихо мне. Никто, кроме нас с тобой чтоб. Мне проблемы не нужны, у меня их и без того вагон и ещё вагон. Поняла?
Ответить Анна не смогла, страх сдавил горло с такой силой, что казалось кислород вот – вот закончится, и всё, она, наконец-то, умрёт. И хорошо бы. Но этого не случилось и, кивнув в знак согласия, она пошла работать дальше. Директор обещание сдержала, и в первый день июня Анна также на попутках перебралась в маленький, тихий и спокойный Абакан.
Правда, деньги, выплаченные ей в качестве расчёта, к середине лета уже закончились и вновь пришлось искать работу. Однако в этот раз уже не слишком долго. В частной музыкальной школе к написанным Анной же характеристике и рекомендации, но от имени директора одной из красноярских музыкалок, отнеслись более чем благосклонно. Обещали при случае позвонить бывшему работодателю, так как неоднократно вместе с ней выступали на различных музыкальных конкурсах. Но так и не сделали этого.
И вроде, хорошо же, однако жить в постоянном напряжении от ожидания обещанного звонка было невыносимо и следующие очень с зимой для Анны стали, пожалуй, самыми тяжёлым. Одинокими вечерами она подолгу не могла уснуть. Она боялась.
Не закончив учебный год и всё чаще думая, что никакая она не Анна, а всего лишь беглянка, она, опять на перекладных, перебралась в Барнаул. Новосибирск проезжали глубокой ночью, и беглянка спала. Иначе не выдержала бы того давления, что испытывала всякий раз при упоминании кем-то сибирской столицы.
Зато на новом месте и вовсе без постоянной работы, Анна наверняка могла беззаботно прожить целый год и даже больше. В очень многом себе отказывая, в абаканской частной музыкальной школе, она сумела скопить денег. К тому же, разместив в местной газете объявление, стала давать уроки музыки на арендованной ею квартире с, наверное, ещё дореволюционным, поцарапанном во многих местах, но великолепно звучавшем, пианино. Хоть и в большом, но при том необычайно тихом городе абсолютно всем и на неё, и на то, откуда взялось такое музыкальное дарование, было плевать. Своих дел у каждого в избытке. И если бы только не милиционеры, остановившие её однажды на Павловке, и не иначе как от безделия да скуки.
Проверив названные ею данные по каким-то базам, старший наряда вдруг удивился:
– Вы хоть в курсе, что умерли уже?
Где только Анна нашла силы устроить представление, она и сама не знала, но подумав, что в своё время стоило попробовать силы и поступить в Щепку, легко изобразила сначала недоумение, а затем и возмущение:
– Как это умерла? Вы что? Вы в своём уме?
– Ну, так, два года уже, в Томске, – засомневался страж порядка. – Даже больше.
– Аа, так это муж мой, сволочь такая. Поди, умершей меня признал, чтоб детей наших забрать. Скотина! Не отдам! Он шлюх таскал домой, пьяные кутежи устраивал, думал, никуда не денусь от него. А я взяла и ушла вместе с детьми. Так, везите меня в это ваше отделение, разбираться будем как это я так умерла, когда я вот она, перед вами. Живая.
Милиционеры, сославшись на вечернее время, посоветовали Анне самостоятельно утром прийти в отдел милиции, а им лично некогда с ней возиться, патрулировать надо. Хулиганов, пьяниц и мелких воришек ловить. План у них. Не выполнят, выходных лишат да каких-то там доплат и к без того мизерной зарплате.