Игра Нептуна

– Вот, – сказала Жозетта. – Пришлось попотеть, но все получилось.

– Говорите же, – попросил Адамберг, поднимаясь.

– Два года назад, семнадцатого августа, в четырнадцать сорок, Максим Леклерк вызывал «скорую помощь». Тяжелый отек шеи и нижней части лица, вызванный семью укусами ос. Доктор приехал через пять минут. Он приезжал к нему еще раз – в восемь вечера, сделал второй укол. У меня есть фамилия врача. Венсан Куртен. Я позволила себе найти его данные.

Адамберг положил руки на плечи Жозетты, почувствовав ладонями, какие хрупкие у нее кости.

– В последнее время моей жизнью управляют руки волшебниц. Они перебрасываются ею, как мячом, то и дело спасая от падения.

– Вас это смущает? – серьезно спросила Жозетта.

Он разбудил своего заместителя в два часа ночи.

– Не вставайте, Данглар. Я просто хочу оставить сообщение.

– Сплю и слушаю.

– После смерти судьи в прессе было много его фотографий. Выберите четыре – две в профиль, одну анфас и одну вполоборота – и попросите лабораторию искусственно состарить лицо.

– В каждом хорошем словаре есть великолепные рисунки черепов.

– Это серьезно, Данглар, и это сейчас главное. На одном снимке ~ анфас – пусть приделают к лицу и шее отек, как будто человека покусали осы.

– Как скажете, – обреченно произнес Данглар.

– Перешлите их мне, как только будут готовы. И можете не искать недостающие убийства, я нашел все три и пришлю вам имена новых жертв. Теперь засыпайте, капитан.

– А я и не просыпался.

Брезийон выписал ему фальшивое удостоверение на имя, которое он с трудом мог вспомнить. Перед тем как звонить врачу, Адамберг прочел его шепотом вслух и осторожно вынул мобильник. Седая хакерша «усовершенствовала» его аппарат, и теперь из него в разных местах торчали шесть красных и зеленых проводков: телефон стал похож на расправившее лапки насекомое. Две маленькие кнопки смены частоты выглядели как глазки – Адамберг обращался с сотовым, как со священным скарабеем. В субботу, в десять утра, он дозвонился доктору Куртену домой.

– Комиссар Дени Лампруа, – представился Адамберг. – Парижский уголовный розыск.

Врачи, привычные к вскрытиям и захоронениям, не видят ничего особенного в звонке полицейского инспектора.

– Слушаю вас, – произнес доктор Куртен безо всяких эмоций в голосе.

– Два года назад, семнадцатого августа, вы ездили к пациенту, живущему в двадцати километрах от Шильтигема, в усадьбе под названием «Schloss».

– Перебью вас, комиссар. Я не помню больных, к которым выезжаю. Иногда у меня бывает по двадцать вызовов в день, я редко вижу одного и того же пациента дважды.

– Этого пациента семь раз укусили осы. У него был аллергический отек, и вам пришлось делать ему два укола – один после обеда, другой после восьми вечера.

– Да, я помню тот случай, потому что осы очень редко атакуют роем. Я переживал за старика. Он жил один, понимаете. Но был упрям, как осел, и не пожелал, чтобы я приехал еще раз. Но я все-таки заехал, после смены. Ему пришлось впустить меня – он дышал с трудом, потому что отек еще не спал.

– Вы могли бы описать его, доктор?

– Это нелегко. Я вижу сотни лиц. Старик, высокий, седые волосы, сдержанные манеры, кажется, так. Больше я ничего не могу добавить – лицо было деформировано отеком до самых щек.

– Я могу показать вам фотографии.

– Честно говоря, по-моему, вы теряете время, комиссар. Я хорошо помню только ос.

После обеда Адамберг помчался на Восточный вокзал, прихватив с собой портреты состарившегося судьи. Снова в Страсбург. Чтобы спрятать лицо и лысину, он надел канадскую ушанку с козырьком, которую купил ему Базиль, она была слишком теплой для такой погоды – с океана пришел антициклон. Врач наверняка удивится, если посетитель откажется раздеться. Куртену не понравилась настойчивость комиссара, Адамберг понимал, что испортил ему выходные.

Они сидели у заваленного стола. Куртен оказался молодым, хмурым, полнеющим человеком. Случай старика с отеком его не интересовал, и он не задавал вопросов о расследовании. Адамберг показал ему фотографии судьи.

– Лицо искусственно состарено, отек смоделирован, – пояснил он, объясняя, почему снимок такой странный. – Этот человек вам кого-нибудь напоминает?

– Комиссар, – спросил врач, – не хотите раздеться?

– Хочу,– ответил Адамберг, успевший вспотеть под шапкой. – Я подцепил вшей от кого-то из заключенных, и теперь у меня половина головы обрита.

– Странный способ лечения педикулеза, – заметил врач, после того как Адамберг снял шапку. – А почему не выбрили всю голову?

– Мне помогал друг, бывший монах. Потому так глупо и вышло.

– Забавно… – Врач удивленно покачал головой. Он начал рассматривать фотографии.

– Вот, – сказал он наконец, показав на фото в профиль. – Это мой старик с осами.

– Вы сказали, что очень смутно его помните.

– Его – да, но не ухо. Аномалии врачи запоминают лучше, чем лица. Я прекрасно помню его левое ухо.

– А что в нем не так? – спросил Адамберг, склонившись над фотографией.

– Вот эта средняя извилина. В детстве ему, скорее всего, исправляли торчащие уши. В те времена эта операция не всегда проходила успешно. У него остался шрам, и внешний край ушной раковины деформирован.

Фотографии были сделаны, когда судья еще работал. Он носил короткие волосы, и уши оставались открытыми. Адамберг познакомился с Фюльжансом, когда тот вышел на пенсию и носил более длинные волосы.

– Мне пришлось убрать волосы, чтобы осмотреть отек, – пояснил Куртен, – так я и заметил деформацию. Тип лица тот же самый.

– Вы уверены, доктор?

– Я уверен, что это левое ухо было прооперировано и что шов сросся криво. Уверен, что на правом ухе никакой травмы не было, как на этих фотографиях. Я посмотрел на него из любопытства. Но он наверняка не единственный француз с изуродованным левым ухом. Понимаете? Хотя случай редкий. Обычно уши одинаково реагируют на операцию. Очень редко шрам образуется с одной стороны. Так было у Максима Леклерка. Больше я вам помочь ничем не могу.

– В то время ему было около девяноста семи лет. Глубокий старик. Совпадает?

Врач недоверчиво покачал головой.

– Это невозможно. Моему пациенту было не больше восьмидесяти пяти.

– Вы уверены? – удивился Адамберг.

– Абсолютно. Если бы старику было девяносто семь лет, я не оставил бы его одного с семью укусами в шею. Я бы сразу его госпитализировал.

– Максим Леклерк родился в девятьсот четвертом году, – настаивал Адамберг. – Он уже лет тридцать как был на пенсии.

– Нет, – повторил врач. – Нет и еще раз нет. На пятнадцать лет меньше.

Адамберг не стал заходить в собор, опасаясь увидеть застрявшую во вратах пыхтящую Несси, куда она по глупости забралась вместе с драконом, или рыбу из озера Пинк, протискивающуюся через высокое окно нефа. Он остановился и провел ладонями по глазам. Ворошить листву в тенистых местах, рекомендовала Клементина, только так можно найти грибы правды. Сейчас он должен следовать за этим изуродованным ухом. Оно и впрямь слегка напоминает гриб. Он должен быть очень внимательным и не допустить, чтобы тяжелые мысли увели его в сторону от дороги. Но категорическое утверждение врача насчет возраста Максима Леклерка сбивало с толку. То же ухо, но другой возраст. Доктор Куртен определял возраст людей, а не призраков.

«Педантичность, педантичность и еще раз педантичность». При воспоминании о суперинтенданте Адамберг сжал кулаки и сел в поезд. Приехав на Восточный вокзал, он уже знал, кому позвонить, чтобы взять след.

Священник в его деревне вставал с петухами, как говаривала в укор сыну мать Адамберга. Комиссар дождался половины девятого, раньше звонить восьмидесятилетнему кюре было неприлично. Он всегда напоминал большого охотничьего пса, караулящего дичь. Оставалось надеяться, что он все еще отправляет службу. Кюре Грегуар запоминал массу ненужных лично ему деталей: он не переставал удивляться разнообразию, привнесенному Творцом в мир. Комиссар представился по фамилии.