Игра Нептуна

Коллеги, видя состояние Данглара, не обращали на него внимания, чтобы не смущать. Тактичнейший Жюстен, который всегда стеснялся высказывать свое мнение, чтобы никого не задеть и не перебить чужую мысль, то выдавал безобидные шуточки, то принимался лихорадочно повторять квебекские знаки различия. Ноэль же, напротив, был слишком активен и вмешивался во все сразу. Он любил перемены и перемещения любого рода и искренне радовался путешествию в Канаду, как и Вуазне. Бывший химик и натуралист ждал от командировки новых научных открытий, геологических и зоологических впечатлений. У Ретанкур, разумеется, проблем и вовсе не возникало, она гениально адаптировалась в любой ситуации. Молодой застенчивый Эсталер с удовольствием взирал большими зелеными вечно удивленными глазами на все новое, отчего выглядел еще более удивленным, чем обычно. Каждый, подумал Адамберг, нашел для себя в этом путешествии что-то полезное, почувствовал себя свободным, чем и объяснялось всеобщее возбуждение.

Все, но только не Данглар. Он поручил пятерых детей и Снежка великодушной соседке с седьмого этажа и мог бы не волноваться, если бы не перспектива оставить их сиротами. Адамберг пытался найти способ вырвать своего заместителя из когтей все больше забиравшего его ужаса, но их напрягшиеся в последнее время отношения лишали комиссара свободы маневра. Возможно, сказал себе Адамберг, стоит зайти с другого конца, спровоцировать его, заставить реагировать. Тут как нельзя лучше подойдет рассказ о визите к призраку в «Schloss». Данглар наверняка разозлится, а гнев забирает почище ужаса. Он улыбнулся своим мыслям, но тут объявили посадку на рейс Монреаль/Дорваль, и все пошли к выходу.

Их места находились в середине салона, и Адамберг усадил Данглара справа от себя, чтобы тот находился подальше от иллюминатора. Стюардесса проинструктировала пассажиров, как следует вести себя в случае взрыва, разгерметизации салона, падения в море и эвакуации через запасной выход, что немедленно усугубило ситуацию. Данглар попытался нащупать свой спасательный жилет.

– Это вам ничего не даст, – сказал Адамберг. – Когда самолет взрывается, тебя в момент выбрасывает через иллюминатор, как жабу: паф-паф-паф и – бах.

Бледное лицо капитана осталось безучастным.

Когда лайнер врубил моторы на полную мощность, Адамбергу показалось, что он сейчас и впрямь потеряет своего заместителя, как ту самую чертову жабу. Данглар сидел ни жив ни мертв, вцепившись пальцами в подлокотники кресла. Когда самолет набрал высоту, Адамберг попытался отвлечь Данглара разговором.

– Здесь, – объяснял он, – находится экран. Они крутят хорошие фильмы. Есть даже канал, посвященный культуре. Вот, – он заглянул в программу, – документальный фильм об итальянском Возрождении. Неплохо, правда? Итальянское Возрождение?

– Мне все об этом известно, – пробормотал Данглар, не отпуская подлокотники.

– И о том, что ему предшествовало?

– И о том.

– По радио передают дискуссию об эстетике по Гегелю. Может, стоит послушать?

– В этом тоже нет ничего нового, – мрачно повторил Данглар.

Так, если Данглара не отвлечь ни Возрождением, ни Гегелем, ситуация безнадежна. Адамберг бросил взгляд на свою соседку Элен Фруасси: она сидела, отвернувшись к иллюминатору, и то ли уже дремала, то ли горевала над своей неудавшейся жизнью.

– Знаете, что я делал в субботу, Данглар? – спросил Адамберг.

– Плевать я на это хотел.

– Ездил взглянуть на последнее жилище нашего покойного судьи, под Страсбургом. Он вылетел оттуда, как пробка из бутылки, через шесть дней после убийства в Шильтигеме.

Унылое лицо капитана слегка передернулось, Адамберг счел это хорошим знаком.

– Я вам расскажу.

Адамберг затягивал рассказ, не опуская ни одной детали. Чердак Синей Бороды, конюшня, охотничий домик, ванная. Он именовал хозяина дома только «судьей», «покойником» или «призраком».

На лице капитана отразились недовольство и интерес.

– Занимательно, правда? – спросил Адамберг. – Человек-невидимка, неосязаемое присутствие.

– Просто какой-то мизантроп, – буркнул Данглар.

– Мизантроп, раз за разом уничтожающий все отпечатки своего пребывания в том или ином месте? Мизантроп, не оставляющий за собой никаких следов, если не считать белых как снег волосков, да и то по недосмотру?

– Они вам ничего не дадут, – прошептал Данглар.

– Дадут, я смогу их сравнить.

– С чем?

– С волосами из могилы судьи в Ришелье. Достаточно будет провести эксгумацию. Волосы сохраняются очень долго. Если повезет…

– Что это? – с тревогой в голосе перебил его Данглар. – Что это за свист?

– В кабину поступает воздух, все нормально.

Данглар с тяжелым вздохом откинулся на спинку сиденья.

– Не могу вспомнить, что вы говорили мне о значении слова «Фюльжанс», – соврал Адамберг.

– От «fulgur» – вспышка, молния, – не устоял Данглар. – Или от глагола «fulgео» – метать молнии, сиять, освещать, сверкать. В переносном смысле – блистать, быть знаменитым, проявлять себя с блеском.

Адамберг между делом взял на заметку новые значения, которые его заместитель выудил из кладовой своей эрудиции.

– А «Максим»? Что скажете о «Максиме»?

– Только не говорите, что не знаете, – буркнул Данглар. – «Maximus» означает самый большой, самый значительный.

– Я не сказал вам, под каким именем наш герой купил «Schloss». Вам интересно?

– Нет.

Данглар прекрасно осознавал, какие усилия прикладывает Адамберг, пытаясь отвлечь его от ужасных мыслей. История с усадьбой его дико раздражала, но он был благодарен шефу за участие. Осталось шесть часов и двенадцать минут мучений. Они находились над Атлантикой, и лететь над водой предстояло еще долго.

– Максим Леклерк. Что вы на это скажете?

– Что Леклерк – очень распространенная фамилия.

– Вы необъективны. Максим Леклерк: самый большой, самый светлый, сияющий. Судья не пожелал взять в качестве псевдонима банальные имя и фамилию.

– Со словами можно играть, как с цифрами, придавая им значение по своему усмотрению и выворачивая до бесконечности наизнанку.

– Если бы вы не цеплялись за логику, – не отставал Адамберг, намеренно зля капитана, – вы бы признали, что в моем видении шильтигемского дела есть интересные моменты.

Комиссар остановил благодетельницу-стюардессу, разносившую шампанское. Данглар смотрел мимо нее мутным взглядом. Фруасси отказалась, а Адамберг взял два стаканчика. Один он сразу вручил Данглару.

– Выпейте, – приказал он. – Оба. Но в два приема, как обещали.

Данглар кивнул с намеком на благодарность.

– Может, позиция у меня шаткая, – продолжил Адамберг, – но это не значит, что я ошибаюсь.

– Кто вам такое сказал?

– Клементина Курбе. Помните ее? Мы недавно виделись.

– Если вы теперь решили опираться в работе на сентенции старой Клементины, отделу конец.

– Не будьте пессимистом, Данглар. Но с именами и правда можно играть до бесконечности. Взять, к примеру, мое, Адамберг, гора Адама. Адам – Первый Человек. Сразу создается образ. Мужик на горе. Я спрашиваю себя, не оттуда ли пошел…

– Страсбургский собор, – перебил его Данглар.

– У вас тоже возникает эта аналогия? А ваша фамилия – Данглар – как ее можно интерпретировать?

– Так зовут предателя в «Графе Монте-Кристо». Жуткий мерзавец.

– Интересно.

– Другое предположение интереснее, – сказал Данглар, махнувший оба стакана шампанского. – Она происходит от д'Англар, а Англар – от древнегерманского «Angil-hard».

– Переведите, старина.

– В слове «Angil» скрещиваются два корня – «меч» и «ангел». А «hard» переводится как «тяжелый, крепкий, стойкий».

– Выходит, вы стойкий Ангел-меченосец. Это гораздо красивее несчастного Первого Человека, в одиночестве машущего руками на горе. Страсбургскому собору не устоять против вашего Ангела-мстителя. К тому же собор закупорен.

– Неужели?

– Да. Драконом.

Адамберг посмотрел на часы. Оставалось пять часов и сорок четыре с половиной минуты полета. Он понял, что находится на правильном пути, но вряд ли продержится до конца. Ему никогда не приходилось говорить семь часов подряд.