Странненький

– Какого хрена? – спросил я.

– Указ исполняющего обязанности президента о призыве в армию, в связи с обострением в стране. Распишитесь в получении.

Мне кажется, если б не испытывающий взгляд отца, я бы закатил скандал или цирк, сказал бы, что меня с кем-то спутали, порвал бы бумажку, выскочил в подъезд и свалил. Но я, молча, взял ручку, поставил подпись, где следовало, и вернулся в постель. А там уже начал думать. Позвонил одному другану, другому. Большинство намеревались отмазаться тем или иным способом, в основном – заплатить. Но у меня не было ни подхода к военкому, ни денег, чтобы заручиться его благосклонностью и получить заветное освобождение. К бате обращаться было бесполезно. Оставалось одно – талантливо косить, надеясь на то, что повезёт.

Я врубил телек и узнал подробности вчерашнего пожара в Одессе. Число жертв и реакция на произошедшее от многих обывателей и медийных персон были столь чудовищны, что я впал в свой привычный ступор. Но на этот раз приступ был очень острым и тягучим, он длился и длился часами, лишив меня энергии и желания двигаться и с кем-либо говорить. Матушка приволокла из аптеки какие-то колёса и насильно скормила мне парочку. Чуток помогло – я стал скупо изъясняться и вставать в туалет. Но в целом, состояние было аховое. Однажды в полудрёме мне представилось, что моя грудная клетка была одним из окон Дома профсоюзов, выходящим в обугленную комнату, где нашли погибших. Очнувшись, я пошарил рукой под майкой, почесывая зудящую подживающую ранку, и свёз пальцем схватившуюся на ней корку. Чертыхнувшись, вытащил руку и посмотрел на неё. Кончик пальца был измазан блестящей смесью крови и сажи.

***

В общем, как вы поняли, применять в военкомате актёрский талант мне особо не пришлось: несмотря на решимость медкомиссии записывать в годные всех призывников с чётным количеством конечностей, мой случай вселил в психиатра сомнения.

– Надо понаблюдать, – объяснил он своё решение коллегам. Ясное дело, никому не хочется нести ответственность за свою подпись, если новобранец вдруг выйдет из безобидной кататонии и перестреляет сослуживцев по приказу голоса в голове.

Поэтому меня поместили под наблюдение в местный диспансер, одноэтажное здание в форме буквы «п», покрашенное в буро-облезлый цвет. Двор был огорожен с трёх сторон бетонным забором, а с фасада – прозрачной высокой оградкой из металлических прутьев с навершиями в форме пик. Доступ посетителей извне был почти свободный, через вход в правом крыле. Из левого крыла выход был только во двор, тенистый, с несколькими лавочками и урнами. Между собой отделения сообщались через запирающуюся дверь с турникетом, так что выйти в город можно было только по сильному блату. Впрочем, особой нужды куда-то ходить не было – и курево, и чипсы, и даже баночку пива можно было купить у санитаров, правда, с безбожной наценкой, причём выпивать позволялось только после отбоя.

Мне досталась палата, в которую солнце заглядывало в первую очередь. Окна были старыми, деревянными, с длинными высокими стёклами и прогнившими штапиками, а снизу и сверху подоконников торчали ржавые пеньки спиленных решёток – слава богу, кто-то додумался убрать отсюда этот унизительный для человеческого достоинства атрибут. Впрочем, решётки отсутствовали не на всех окнах, но в тех комнатах, где размещали призывников, они были излишни – в конце концов, парни сами были заинтересованы в том, чтобы добросовестно вылежать тут положенный срок и получить отмазку, а самовольно покинуть диспансер означало бы уклонение и гарантированные проблемы с законом.

В коридорах пахло медикаментами, а иногда сквозняк доносил и лёгкий, в пределах переносимости, запах из туалета. Никто нас по палатам не запирал, и большую часть времени можно было беспрепятственно бродить по другим кабинетам и свободно общаться. Хотя ходить было особо не к кому – призывников было мало, всего человек пять, а с остальными постояльцами заведения общаться особо не тянуло. Может это звучит не толерантно, но на действительно больных людей с непривычки смотреть трудно. Либо от испытываемой к ним жалости, либо от дискомфорта, который возникает, когда примеряешь их недуг на себя. Впрочем, я не уверен, что их состояние было обязательно вызвано болезнью – на иных угнетающе действовало скорее лечение, а на некоторых, как на меня – сама необходимость находиться в подобном месте.

Режим оказался вполне терпимый – ранний подъём, прогулка во дворе, завтрак. Потом обследования и тесты по индивидуальному графику, обед, снова походы к специалистам и осмотры. После четырёх – приёмные часы, когда массово прибывают в пластиковых контейнерах варёные куры, яйца, домашние котлеты, а также конфеты, йогурты и прочая снедь от посетителей. Позже – ужин и отбой. Большую часть времени никто конкретно мной вообще не интересовался, так что я просто ходил в библиотеку, брал себе что-то лёгкое и уединялся, чтобы поменьше пересекаться с остальными пациентами. Впрочем, от чтения я быстро уставал и засыпал. Палата была на двоих, но вторая койка пока пустовала, и я вполне наслаждался одиночеством. От безделья и отсутствия стрессов мне явно стало получше, что, парадоксально, не входило в мои планы. Однако как правильно симулировать, чтобы не выглядело, будто я переигрываю, я пока не придумал.

На третий день, после пары тестов и осмотров, меня вызвали к главврачу. Я шёл беспечно и расслабленно, поэтому обнаружив в кабинете кроме врача ещё и двух офицеров в форме, весь натянулся как струна.

– Садитесь он на той стул. Как себя чувствуете?

– Обычно, – сглотнул я слюну.

– Обычно – хорошо, или обычно – погано?

Я промолчал, не зная, что добавить.

Главврач переглянулся с военным – я не очень разбирался в званиях, но судя по погонам, кажется, подполковником.

– Психологические тесты у вас нормальные, анализы чистые, наркотиков и прочих психоактивных веществ не знайдено. Органических патологий нема. Поведенческих отклонений нема. Я предполагаю, шо вы практически здоровы.

– Вам виднее, – буркнул я. – А когда я поступил к вам, я тоже был здоров?

Главврач оценил мой пассаж.

– Да, состояние было немного заторможенным. Ну, это нормально. Сами знаете, шо в стране происходит. Сейчас от стресса все немного невротики.

– Не в ротики не в попики, – хохотнул военный. – На выписку его, думаю. Симулянт.

– Ну, я б не стал так говорить, – сказал психиатр. – У него реально было состояние, похожее на лёгкое расстройство приспособительных реакций. Вполне обычная история на фоне стрессов и жизненных неудач. Это обратимо, и думаю, если назначить лёгкую медикаментозную поддержку, то уже через пару дней он вполне сможет вернуться в строй.

– Пару дней – так пару дней, – военный хлопнул себя по коленке.

– Восстанавливайтесь поскорее! – добавил второй офицер; я только сейчас понял, что форма у него вовсе не военная. – И постарайтесь впредь избегать стрессов. Особенно общения с лицами, ведущими антигосударственную деятельность. Ну, я уверен, что на службе вы сможете вернуть утраченное к вам доверие государства.

В общем, и дураку бы стало ясно – простите за употребление в контексте пребывания в таком учреждении – что второй офицер был из службы безопасности, и у него было собрано на меня достаточно материала, чтобы делать такие намёки. Ничего удивительного – я, в общем, ни от кого не таился, когда выполнял поручения Дыра. С другой стороны, оружие в руки я не брал, и никаких зданий не занимал, так что вряд ли мне можно было предъявить что-то существенное.

– Спасибо, – сказал я.

– На здоровье. Так-с, кто у нас следующий?

Я вернулся к себе, полный самых мрачных предчувствий, сел на койке, подтянув колени к подбородку, и какое-то время пребывал в прострации. Потом понял, что реально так сойду с ума и мне надо как-то переключиться. Доев от волнения матушкину передачку, я сходил в библиотеку и выбрал на этот раз чтиво позаумнее – «Илиаду» Гомера в переводе Минского.