Лев Спарты

Из отбрасываемой лестницей тени вышел человек. Леонид мельком взглянул на него, приняв за еще одного раба, присматривающего за колесницами.

И внезапно напрягся.

– Агафон!

Туника Агафона была покрыта пылью. Его лицо, руки и ноги были испещрены шрамами, оставшимися от пыток, и улыбка, которой он встретил царя, сменилась искривленной и болезненной гримасой.

Они обнялись, и хотя Агафон не вздрогнул, Леонид ощутил, как тот напрягся даже при таком легком контакте.

– Я был почетным гостем персидского царя, – язвительно объяснил Агафон.

– И ты сбежал?

– Он дал мне коня, чтобы я приехал сюда и напугал греков своим рассказом. Вот почему я не стал заходить в зал собраний. Я плохой лжец.

Леонид смотрел мимо Агафона на скалу Акрокоринфа, высящуюся на заднем плане и несущую гордую ношу Акрополя. Который вскоре будет разграблен и разрушен?

Он произнес:

– Дела действительно плохи?

– Я считал их в течение трех дней, – ответил Агафон, – и сбился со счета. А они продолжали идти и идти, выпивая реки досуха и оставляя позади себя пустошь. Ночью костры в их лагере были столь же неисчислимы, как звезды на небе.

– Когда я был мальчиком, мне очень хотелось достать до звезд копьем, – сказал Леонид.

Его колесницу подогнали к лестнице. Леонид взошел на нее и сжал вожжи. Потом посмотрел через плечо и властно кивнул головой.

Агафон прыгнул в колесницу позади него. Царь щелкнул плетью, и колесница унеслась прочь в облаке пыли.

Вскоре Коринф остался позади, Леонид продолжал гнать лошадей по ведущим домой каменистым дорогам. Сердцем он чувствовал, что избрал неправильное направление. Ему следовало спешить навстречу персам, а не удаляться от них.

Покоробленные сучковатые стволы оливковых деревьев рассыпались по горному склону, словно сгорбленные старики, спешащие укрыться от солнца. Вдалеке громыхала пробирающаяся по извилистой дороге запряженная парой быков повозка. Со всех сторон нахлынули краски и звуки деревенского пейзажа, который хотел мира, хотел спокойно жить своими ежедневными заботами, не желая осознавать присутствие тяжелой тучи, нависшей над Фессалией.

Леонид утер пот со лба.

– Ты видел изгнанника Демарата в лагере персов?

– Нет. Мне показали много того, о чем я должен был рассказать грекам, Демарата мне не показывали.

Колесницу сильно швырнуло в сторону, Агафон прижался к борту, сощурив глаза, защищая их от колючих пылинок. – Хотя я пообщался с Кириллом.

– С Кириллом – отцом Теусера?

– Именно так.

Леонид придержал лошадей и перевел их на неспешную рысь. Горы заканчивались, переходя в иссушенную равнину.

– Ты хочешь сказать, что он не был пленником?

– Я о другом. Неприятно говорить тебе об этом, у тебя и без этого забот невпроворот… но Кирилл – предатель. Перед тем, как уехать, я хлестнул его по лицу плетью.

Леонид со злостью уставился перед собой.

– Теусера жалко.

– Сын предателя, – произнес Агафон, – есть сын предателя.

Леонид щелкнул плетью, и колесница устремилась вперед.

IV

Теусер низко нагнулся, его обнаженные ступни отыскали надежную опору на твердой комковатой земле. В левой руке он держал щит, а в правой – короткий меч.

Его противник медленно приблизился и прыгнул. Раздался звон клинков, удар столкнувшихся щитов отозвался по всей руке Теусера. Он сделал отчаянный выпад вперед и с удовлетворением отметил брызнувшую из руки оппонента кровь. Больше он не сдерживался. Оттолкнувшись, он послал тело вперед, вложив в бросок весь свой вес. Но его соперник твердо стоял на ногах. После мощного столкновения они на какое-то время оставались прижатыми друг к другу; возобновив бой, они начали двигаться осторожно и медленно. Со стороны это могло показаться танцем, но Теусер внезапно возобновил атаку.

Его бедро обожгла острая боль, и на секунду ему показалось, что нога вот-вот подвернется. Потом он рассмеялся и нанес мощный удар по подставленному под углом щиту. Удар наполовину развернул соперника, и исход схватки был предрешен. Теусер плашмя ударил юношу по открывшейся правой руке, отшвырнул в сторону выпавший клинок и, сделав подножку, уложил противника на землю.

– Достаточно, Мирон?

– На сегодня хватит, – выдохнул тот, приподнявшись на локте.

Теусер приготовился подать ему руку и помочь поверженному оппоненту встать на ноги, когда над полем разнесся крик:

– Эй, Теусер!

Теусер не обернулся. Он застыл на месте, пока по высокому, пронзительному свисту не определил точное положение брошенного дротика. После этого он крутнулся, одновременно взметнув щит. Удар почти сшиб его с ног, но он устоял и, тяжело дыша, возвышаясь над Мироном.

Во время наших боевых тренировок мы не допускали ни малейших поблажек. Они были финальной стадией перед логичным итогом всего спартанского бытия – собственно войной – и в них не было места для слабых. Слабые просто не выживали в ходе предшествующего обучения…

Афиняне любят подтрунивать над суровостью и строгостью нашего образа жизни. Но мы издавна привыкли быть готовыми в любой момент встать на защиту нашего существования. Враги всегда стояли у самых наших дверей, во всей Спарте не сыщется места, куда нельзя добраться от ее границ за один день.

Сразу же после рождения в Спарте ребенка его показывали старейшинам, которые, оценив его физические данные, решали будет он жить дальше или нет. Если ребенок был здоров, его на какое-то время возвращали в родительский дом. Если он был слаб – оставляли умирать на склонах Тайгетских гор.

Теусер родился крепким и вырос крепким мальчиком. В возрасте семи лет его, как и всех его сверстников, отняли у родителей и начали обучать в одном из государственных тренировочных домов. С самого начала дисциплина была жесточайшей, и по ночам он плакал. Но спартанцы быстро учатся сдерживать слезы. Мальчик ходил босиком, ему было позволено носить только одну и ту же легкую одежду как летом, так и зимой. Ел он за одним столом со своими товарищами, тяжести ежедневных испытаний и боль закалили его ум и укрепили жилы.

Ежегодно устраивался большой гимнастический праздник, который с раннего детства стал главным событием в жизни Теусера. С каждым годом он прилагал все больше стараний, и это сказывалось на его достижениях. К тому моменту, когда он из тренировочного дома мальчиков перешел в казарму для мужчин, он превратился в великолепного атлета с задатками прекрасного воина.

В казармах он столкнулся с новым видом товарищества. Мужчины ели за общими столами, за которые усаживалось по пятнадцать человек. Каждый из присутствующих ежемесячно вносил свою часть продуктов. Ни один из граждан Спарты не имел права есть пищу у себя дома до шестидесятилетнего возраста. Это правило нарушалось только в случае объявления войны, когда давалось специальное разрешение на прощальный обед в кругу семьи.

Результат этой подготовки можно было видеть на поле, где Теусер с друзьями устраивали сегодня тренировочные бои. Они выросли, подчиняясь одной дисциплине, им были привиты одни убеждения. В их понятии товарищества отсутствовала жалость, а во взаимном уважении не было ни капли сентиментальности.

По мере приближения окончания тренировки юноши не пытались отлынивать от упражнений. Они по-прежнему продолжали драться друг с другом, не давая себе расслабляться. Они сражались и сражались, словно пытаясь нанести под самый вечер тот завершающий удар, который покажет всем присутствующим их превосходство.

– Теусер, – хриплым голосом произнес молодой темноволосый гигант с широченными плечами, – а где твой противник?

– Я уже победил двух, – рассмеялся Теусер.

– Ну так вот тебе третий!

И опять сшиблись щиты, зашаркали в пыли ноги, заскрежетала сталь встретившихся мечей. Возня и крики продолжались до тех пор, пока прозвучавший сигнал трубы не известил всех об окончании занятий.

Наконец-то молодые мужчины смогли расслабиться, не опасаясь дикости необъявленного нападения или какого-нибудь жестокого розыгрыша. Они потянулись через поле выгоревшей травы, положив руки на плечи друг другу, смеясь и переругиваясь, растрачивая последние остатки дыхания, оставшегося в уставших телах. Одного из них унесли на носилках со сломанной ногой. Другой выплюнул в ладонь передние зубы и с презрением швырнул в того, кто их вышиб.