Страница 6 из 17
– Повторюсь еще раз. Ты в моих руках, моя пленница, вещь, моя игрушка. Ты никто, ясно? Поэтому не становись моей обузой. Не вынуждай меня избавляться от тебя раньше времени. Еще раз доведешь себя до такого состояния… – Хватит меня пугать! – резко выпаливаю, до боли сжимая в кулаках покрывало. – Хотел бы убить, убил бы! – огрызаюсь, ведомая жутким раздражением, беспомощностью и голодом. Я готова наброситься на него, лишь бы он уже заткнулся и просто помог еде попасть в мой рот.
Только вместо этого я получаю надменный смешок и убийственный взгляд из-под густых черных ресниц, который снова показывает мне, какая я жалкая.
Высокомерный ублюдок!
Даже без слов он способен заставить меня почувствовать себя ничтожеством. И мне отчаянно хочется вцепиться ему в глотку, огрызнуться, показать, что я не достойна такого отношения.
Но ведь сейчас сама нарываюсь, а Бес не откажет себе в этом удовольствии. Вижу, что не откажет. В звериных глазах появляется огонь, который с каждой встречей становится жарче. Азартнее. Опаснее.
– Ты думаешь, смерть это самое страшное, что может с тобой случиться? – звучит угрожающе и многообещающе, но даже сейчас его голос не кажется мерзким, какая бы грязь не лилась из его рта, слова выходят до абсурда благородными и… честными. – Ты еще не поняла? Ты в моей власти, Стрекоза. Твои прихоти здесь исполнять никто не будет. А я без каких-либо последствий могу сделать с тобой все что угодно.
– Но почему-то не делаешь? А я знаю, почему, потому что я нужна тебе живой, – выпаливаю слишком резко, черт возьми, я позволила себе завестись… вот только больше не собираюсь заискиваться перед этим козлом, поэтому продолжаю в той же манере, может так мои мучения действительно быстрее закончатся? – И ты не просто так выгнал тех ублюдков! Ты не хочешь, чтобы ко мне прикасался кто-то кроме тебя! Я не дура и вижу, как ты смотришь на меня! Так мужчина смотрит на женщину! – Господи, что я несу? – Женщину, которая сводит его с ума! Ты сам хочешь меня, но делаешь вид, что это не так! Переубеждаешь, боясь того, как я действую на…
– Закрой рот, пока я не вставил в него свой член, – он произносит это так непринужденно, что моя бравада тухнет как фитиль, а дыхание ломается. От услышанного даже желудок превращается в камень. – А теперь займись делом, раз такая говорливая. – Бес протягивает руку и подносит к моим губам еду, у меня же даже не получается сделать вид, что я не хочу есть, потому что настолько нуждаюсь в еде, что слишком быстро заглатываю лапшу с палок, едва не давясь ею.
Слышу тихую усмешку, и почему-то получаю укор униженного смущения. Чувствую себя его собачонкой, которую он кормит ради забавы.
– Но ты права, я не люблю, когда к моим вещам притрагиваются другие.
Вещам? Внутри что-то щелкает и волна злости молниеносно бьет прямо в мозг.
– Я не вещь! – кричу и выбиваю из его рук палки, которые в полной тишине звучно приземляются на бетонный пол вместе с лапшой.
Твою мать…
Так и замираю, с ужасом глядя на застывшего мужчину в два раза больше меня и страшнее, чем кто-либо, кого я видела в живую…
Вот сейчас мне действительно становится страшно. Он даже не смотрит на меня. Я не вижу его колючих и режущих, словно лезвие, холодных глаз, но чувствую это по одной исходящей дикой энергетике, отравляющей последние атомы воздуха.
А потом Бес просто встает и, не обращая на меня никакого внимания, вываливает еду на пол у подножия кровати, бросая сверху лапши и саму коробку.
Уже через мгновение он по новой нависает надо мной, вынуждая сердце разбиться о непроглядную тьму его глаз.
Похититель молча хватает меня за руки, поднимает наручники, но тут же останавливается, сосредоточенно разглядывая гематомы и следы от железных оков вокруг моих запястий, и свежею ранку на косточке.
Смотрит секунду, две, три, кажется, даже слышу, как скрепят его зубы, а дыхание жаром валит из носа, прежде чем он отбрасывает наручники и отпускает меня, оставляя колючие обручи от прикосновений жестоких пальцев.
Слишком поздно я понимаю, что он уйдет, а я опять буду задыхаться в одиночестве, ни на шаг не приблизившись к возможности выйти за пределы темницы. Поэтому даже не понимаю, как подрываюсь с кровати и пускаюсь следом, успев зацепиться за край мужского пальто, но тут же падаю, теряя с губ молящий крик, тонущий в болезненном стоне:
– Пожалуйста, остановись… Можно мне хотя бы помыться?
С минуту спина, напоминающая суровую скалу, стоит неподвижно, а потом двигается с места, унося с собой мятный запах мучителя и крошечную надежду на то, что моя просьба смогла доползти до его сердца.
Оно ведь должно быть у каждого человека, верно?
3
МИША
Вылетаю во двор и резко останавливаюсь, быстрыми движениями прикуривая сигарету. Затем достаю телефон, чтобы отправить сообщение Мирзоеву, парню, которому приказал следить за Стрекозой и кормить ее в мое отсутствие. Пусть отведет девчонку в душ. Никто не посмеет ему помешать, потому что теперь каждый кусок дерьма в штабе знает – она неприкосновенна.
Треклятая девчонка!
Она не заслуживала и крошки хлеба за такую дерзость, хотя я солгу, если не скажу, что вместо палок в ее рту мне виделась более полезная вещь. Чертовка определенно нарывалась на мой член. Уверен, сделай я подобное, Ягумнов сломался бы пополам, выпустив наружу кровавые позвонки.
Вот только какого хера я не выполняю и трети того, что планировал изначально? Почему позволяю дерзить? Кусаться? Почему только за это не свернул малолетке хрупкую шею? Не хочется, сам не знаю, почему, а самое главное, не понимаю, что вообще мне надо от нее. Но точно не лишить жизни. Пока нет.
А ведь я уже должен был сломать девчонку, заставить Ягумнова выть от беспомощности, боли, которую ничем не выдрать из груди. Так же как выл я сам, находясь в клетке, когда узнал о смерти матери и не имел возможности попрощаться с ней, потому что, блядь, погибал в каменных джунглях колонии строго режима. Из-за гребаных братьев.
Раненый волк среди шакалов, дважды находившийся на грани жизни и смерти, волк, ждавший обещанной свободы, в итоге под пылью многолетнего обмана превратившийся в такого же шакала, которые меня окружали.
Выживал, как зверь среди зверья. Дикого. Безумного и безжалостного. Пятнадцать лет гнил в месте, где никому не известно о человечности и доброте. Там эти понятия звучали как пустой звук, раздражая душу каждого обманутого шакала. Месть. Единственное, чем мы кормили своих внутренних демонов.
Месть, единственное, что имело для меня смысл и давало стимул жить.
Так о какой человечности идет речь? И какого черта, пусть даже мысленно, я произношу это слово? Во мне нет места для подобного дерьма.
Тогда, блядь, почему эта избалованная девица до сих пор даже и не подозревает, что я намеревался сделать с ней? Твою мать, каждый раз она останавливает меня, посылая своими глазами разряд молний прямо мне в грудь, маленький громовержец.
Знаю, что пожалею о собственном попустительстве, и, возможно, очень скоро, ведь даже закованной в наручники, грязной, в поношенной одежде, ей удается смотреть на меня с вызовом, словно она гребаная королева.
Скорее всего, она сама не осознавала этого, потому что ее буквально колотило от эмоций. Кажется, вот она, со слезами на глазах трясется в моей руке от страха и непомерного ужаса, но сколько бы я не пытался, просто-напросто не мог получить от этого удовольствие, которого желал и должен был испытывать. Потому что в то же время я видел в этих же глазах мужество и решительность. Ведьма всегда смотрит мне прямо в лицо. Что пытается разглядеть в нем? Или может достучаться до меня? Зря тратит время. Отпускать я ее точно не собираюсь. А наказать всегда успею.
Такими темпами долго ждать не придется, доведет, и заставлю по-плебейски опускать голову вниз, как только учует мой запах. Вот только пока ее поведение абсолютно не соответствует поведению классической жертвы. Пленницы. Запуганной вещи. Неужели мало этой мажорке, привыкшей к тепличным условиям, уже созданных мною жестких мер? А еще эти огромные глазища, их цвет продирал слой за слоем моей мертвой души. И всякий раз, когда я находился близко к девчонке, всегда видел в них малейшие волны ярости и ненависти, отчаяния и боли, безразличия и принятия. И каждая проклятая эмоция обладает своим цветом.