Мелочи жизни

Женщины угрюмо по одной, по двое потянулись к выходу. Через пять минут зал опустел.

– Вы тоже свободны, – сказал человек с повязкой и ушел.

Обратно мы ехали молча. Говорить о чем-либо не хотелось.

Мерно гудел мотор шестьдесят шестого. Из-под колес вылетали испуганные совы.

Изнанка жизни предлагала калорийную пищу для размышлений.

К часу ночи вернулись к себе в клуб. Затащили инструменты.

Айман все еще пребывала в ступоре. Сердобольный Суслик пошел ее провожать.

– Нет уж, – произнес тяжко Нуртай, надевая свою кепку на гипсового Горького, – лучше уж со старой гитарой у себя в клубе, чем с новой хрен его знает где.

Мысль была поддержана единодушным молчанием.

С тех пор мы каждое воскресенье играли на танцах. У себя в клубе.

…Слава наша бежала впереди нас.

В поселок стали наведываться болелы из соседних сел и кишлаков. Постепенно мы, условно говоря, нацепили корону культурной столицы всего района. О нас даже написали в газете. В районке. В «Ленинском знамени». Была такая. Там опубликовали статью на целый разворот под названием: «Отчет директора совхоза тов. Калико-ва Е. Н. о состоянии дел в ордена Ленина картофеле-овощном хозяйстве имени Ленина».

Так вот…

Там в заключительной главе были такие строчки: «…в целях развития культурно-массовой работы силами инициативной молодежи в совхозе «Первомайский» организован вокально-инструментальный ансамбль, который с успехом выступил на праздновании 61-й годовщины Великого Октября и частенько с неизменным успехом выезжает с концертами в гости к трудовым коллективам на чабанские отгоны и полевые станы».

Да, так и было написано «с неизменным успехом»! ..

Весной семьдесят восьмого в моду вошла обувь на платформе.

Больше всех этому обстоятельству обрадовался Суслик. Дело в том, что он не очень вышел ростом в силу бесцветной наследственности (отец и дед безбожно пили), и тут мода сама сделала ему навстречу широкий сердобольный шаг.

Вообще, не стоит, наверное, говорить о том, что мы задавали тон во всем. В том числе и в одежде. Не то чтобы нас считали иконами стиля, но наша манера одеваться по-прежнему оставалась одной из самых обсуждаемых тем в поселке. А потом уже и во всей округе.

Если честно, перепробовав в массе своей самый причудливый прикид, мы тихо мечтали о джинсах. О простых американских джинсах. Но достать их где-либо не было на тот момент никакой возможности.

И тогда…

Тогда снова выступила с инициативой непревзойденная находчивость Нуртая. Правда, на этот раз ради искусства пришлось пойти на преступление.

В общем, мы выкрали брезент главного зоотехника совхоза Гуревича Ивана Петровича, которым он накрывал свой старенький «Москвич».

Брезент мы порезали на куски, и Нуртай собственноручно пошил всем штаны. Джинсы. С карманами на заднице.

Получилось вполне себе ничего. Почти как у «ледзеппелинов». Правда, наши джинсы тяжело гнулись в коленках – брезент попался качественный – и за день немилосердно натирали самые сокровенные наши места…

Как бы это поосторожнее сказать-то?

Короче, шов приходился аккурат промеж бубенцов. В связи с этим обстоятельством у нас у всех неожиданным образом поменялись походки. Мы стали ходить на одинаково прямых ногах – что в известной степени оправдывал дух коллективизма. Все сочли это за очередной фокус. Типа еще один выкрутас модной группы. Правда, к чему он и в чем его тайный смысл, никто вникать не стал. Да и чего спрашивать? Проглотили. Мол, чего с них взять, они ж художники, творцы. Они ж так воспринимают мир.

Пофорсили мы так с недельку, перетерпели, когда штаны чуток поизносятся, а потом решили покрасить свои чудо-джинсы.

Суслик предложил вымочить их в зеленке. Нуртай смешал зеленку с марганцовкой и положил штаны в огромный таз. Сверху придавил камнем и оставил на ночь.

К утру джинсы приобрели зеленовато-болотный оттенок.

Теперь мы выглядели на все сто. Единственный нюанс, который мы не учли, – эффект зеленки.

В общем – краска страшно липла к ногам. Буквально по всей длине штанин. И не только к ногам.

Каждый вечер, после того как мы со вздохом облегчения снимали эти самые супер-пупер-штаны, приходилось подолгу сидеть в тазу с прохладной водичкой. Отмачиваться. Горело все. Да еще этот ужасный армейский цвет…

Мало кто знал, что мы – носители всей этой красоты – ходим, как водяные с ближайшей трясины, с зелеными ногами и, пардон, такого же цвета промежностями. Понятное дело, насчет этого мы помалкивали. Зачем? Пусть завидуют, думали мы.

И нам завидовали.

Оставалось каким-то образом решить проблему с волосами. Мы ж косили под «ледзеппелинов».

Честно говоря, никого наш моднючий вид не раздражал. Некоторые учителя даже шутили. Иные бурчали, возмущались, ставили на вид, но до крайних мер не доходило. Один лишь военрук бегал за нами по школе с ножницами.

А однажды он все-таки подкараулил у туалета Суслика. Поймал его там, затащил к себе на кафедру и оттяпал ему клок на затылке. Пришлось Суслику подстричься под полубокс, и теперь он выглядел явно инородно на общем нашем авангардном фоне.

Но и на военрука нашлась управа. Произошло это так.

Наступило лето. К тому времени Айман уже покинула нас и уехала обратно в город. Забористые будни деревни окончательно исчерпали запас ее просветительского энтузиазма.

Теперь Нуртай общался с директором совхоза напрямую. Это иногда приносило некоторые дивиденды.

Как-то мы давали концерт в честь Дня Победы. В клубе собралось много народу, в основном старики, и мы им пели с удовольствием душевные фронтовые песни. Солировал, естесссно, Ромео. Его тонкий неокрепший голосок, как никакой другой, подходил под этот слезоточивый антураж.

Все проходило чинно и благородно. Ветераны подпевали. Смотрелось и слушалось все это тепло и трогательно. Некоторые прослезились. Директор окончательно сломался на строчке: «У деревни Крюково погибает взво-о-од…»

Как-то у Ромео это очень жалобно вышло, и директор громко высморкался в платок. И все это заметили.

На следующий день Есен-ага лично пришел к нам в школу, отозвал в сторонку военрука и о чем-то с ним долго беседовал. Военрук после этого разговора притих, надо полагать – затаил обиду, но с тех пор перестал гоняться за нами с ножницами. Он так и не понял, этот ду-боломный военрук, что длинные волосы – это не прихоть. Это – неотъемлемая часть сценического образа. А образ, в свою очередь, напрямую связан с творческим вдохновением.

Это – что касается мелких барышей.

Что касается вещей более предметных и значительных, то вскоре нам стало ясно, ради чего, собственно, и затевался весь этот гешефт с гитарами и барабаном.

Полтора года маленькими шагами вел нас Нуртай к этой цели. Полтора года нещадно било током Суслика, пока он паял гитарные шнуры. Полтора года заучивал тексты на разных языках Ромео. Полтора года мотались мы «по долинам и по взгорьям» в тряских салонах попутных автобусов и пыльных кузовах машин, выступая «с неизменным успехом на чабанских отгонах и полевых станах»…

В общем, однажды к нам в клуб заявился Серглли. Самый удачливый местный дуэлянт и дебошир.

Сергали пришел и сказал, что решил взяться за ум, что престарелая маман достала, что пора остепениться, что Кульпаш все равно залетела… Короче, у него в субботу свадьба, и он хочет, чтобы мы там «сбацали чё-нить не по-детски».

Нуртай взял Сергали под локоточек, и они вышли потолковать на «понял-понял».

Там, перед клубом, они затянули по сигаретке, и Нуртай ему по-братски разложил калькуляцию. Сергали чуть не подавился от такой наглости сигареткой и зашипел:

– Да ептыть, я за такие бабки Пугачеву позову!

На что Нуртай холодно вскинул брови и скрестил руки на груди.

– Да ептыть, я у себя во дворе балет на льду устрою!

Нуртай не сменил позы, лишь задумчиво поднял глаза к небу.

– Да ептыть, я за такие бабки сам станцую и сам спою!

Нуртай устало вздохнул и сделался сильно скучным.