Страница 6 из 17
За что?
Почему я?
Почему со мной?
Сжимаю челюсть до хруста, но не моргаю даже. Быть сильной – это тоже искусство. Особенно когда приходится притворяться.
– Так что? – повторяет Гева. А я не слышу его. Звуки бешеного сердцебиения забивают все вокруг.
– Когда снимать-то?
– Скоро. Ты же заплачешь? Девочки всегда плачут.
Он заканчивает говорить, и его липкие, мерзкие пальцы касаются моего подбородка. Не знаю, откуда взялось это желание, откуда взялась уверенность, что так правильно. Но из последних сил я зарядила этому уроду между ног.
– Сука! – закричал Гева. Согнулся пополам. Однако удар был слабым и совсем не спасительным. Думала, так смогу вырваться, появится шанс сбежать. Снова дергаюсь. Мимо.
– Руки убрали! Быстро, – мои вопли могли бы долететь до людей в коридоре. Но знаю ведь, если кто захочет сломать, он сломает. Это лишь вопрос власти.
– Рот закрой, тупая дура, – отвечает Гева, а затем хватает часть моей белой кофты и разрезает ее до самого низа.
В этот момент мне показалось, что я задохнусь. Грудь вздымалась, слезы норовили хлынуть. Его глаза смотрели в область декольте, его язык скользил по нижней губе, как у чертового хищника перед трапезой.
Гева поднял руку, и я поняла: умру, если он хоть пальцем тронет.
– Не смей, – процедила сквозь зубы, пытаясь снова вырваться. Его ладонь остановилась всего в сантиметре от моей груди.
Зазвонил телефон.
Боже! Не знаю, кто там, но пожалуйста! Пусть он скажет что-то такое, чтобы этот урод ушел. Прошу тебя! Никогда ни о чем не просила. Умоляю. Пусть этот человек заставит бросить все. Прошу. Пожалуйста.
Гева вытаскивает гаджет, и глаза его расширяются. Он смотрит на меня, потом на экран. Цокает, но делает шаг назад.
– Да, – совсем иным тоном отзывается в трубку.
Из телефона доносятся отголоски мужского голоса. И я клянусь, все мое нутро искренне верит в силу звонившего. Пожалуйста. Скажи ему что-то такое, чтобы он ушел. Прошу. Иначе я умру. Прямо здесь. От стыда. От боли. От страха. От собственной беспомощности и обреченности.
– Сейчас?! – прикрикивает Гева. – Нет, я не… я не кричал. Я… понял. Скоро буду.
На этом разговор заканчивается.
– Удивительное дело, цветочек. Почувствовал, что ли, он там? – усмехается Геворг. Скалится, затем молча разворачивается. Кивает дружкам. Те резко отпускают меня и бегут тенью следом. И только когда дверь за ними закрывается, я падаю на холодный кафель.
Кто бы ты ни был – спасибо.
Спасибо, что позвонил, что заставил его уйти.
3.2
Я сижу в туалете еще минут пятнадцать. Ноги трясутся, даже встать не могу. Благо никто не зашел за это время. Наверное, идет урок или весь мир вымер. А может, умерла я, черт его знает. Реальность в последние дни стала казаться мне плохим сном. Когда чудовища лезут из-под кровати и пытаются схватить тебя, ты знаешь, что нужно проснуться. Стоит только открыть глаза, как монстры исчезнут. Но почему-то не получается. У меня сейчас именно так. От этого и слезы лезут, и душа разрывается.
Когда страх немного отпускает, начинаю мыслить рационально. Идти в таком виде в класс – то еще удовольствие. Кому захочется блистать в одном лифчике по коридору? Боже, да я даже в купальнике фотки в инсту не выкладывала никогда. Считала это позорным, смущающим. А тут… что вообще в такой ситуации делать?
К моему счастью, иначе и не назвать, в туалет заходит уборщица. Пожилая женщина лет шестидесяти пяти. При виде меня она едва не падает рядом, теряется, видимо. Вру ей, что порвала кофту, вот и сижу здесь. Конечно, женщина не верит. Да кто бы поверил? Однако вместо допросов она приносит мне из каморки старенькую пыльную майку. Говорит, нашла ее полгода назад в раздевалке.
– Спасибо большое! – от всей души благодарю бабушку. Хочется обнять, потому что добрых людей в мире не так много. А отзывчивых, кажется, совсем не осталось.
– Если кто обидит, приходи! Я им шваброй по шею надаю, – кидает на прощание мне женщина в серой косынке.
– Обязательно, – улыбаюсь ей в ответ. Хотя быть сильной сейчас особенно сложно.
В класс возвращаюсь уже со звонком. Лелька поглядывает тайно на меня, скользит по моей новой одежке. В глазах ее – вопросы. Клянусь, там даже проявляются нотки тревоги. Но все это фальшь. Переживала бы она в самом деле, то никогда не бросила меня воевать в одиночку. Не дружба это.
Когда урок заканчивается, хватаю вещи. Быстро покидаю школу, тошнить начинает от этого места. Все приятные воспоминания перечеркнула пара негативных событий. Будто и не было ничего хорошего в этих стенах. Будто я всю жизнь ходила с меткой на лице: в нее можно плеваться, на нее можно наступить, ее можно сломать. Именно с такими мыслями окружающие начали смотреть на меня. Не было одиннадцати лет. Умерла Маша Уварова.
Дома меня встречает Аллочка. В коротких шортиках, едва прикрывающих ее ягодицы, в майке с вырезом на полгруди, и волосы уложены, словно только из салона. Мы с ней как Гусеница и Принцесса: две безумно разные ягоды.
– Боже мой! – показушно вздыхает мачеха, которая мне в подружки годится.
– Он на небе, ты адресом ошиблась, – скидываю обувь и иду на кухню. Хотя лучше бы в душ. Смыть с себя всю грязь и, если можно, воспоминания.
– Маша, ты себя в зеркало видела? Это что за вид вообще такой? Ты нашу семью позоришь, алло!
– Ты можешь не быть моей семьей, я вообще не против, – пытаюсь реагировать спокойно. Однако сегодня не лучший день для колких разговоров. Ведь все дело в майке, в грязной и старой майке на мне.
– Ты же девочка, в конце концов, – качает она головой, выпучивая свои пухлые губы.
– Алл, у меня нет настроения с тобой в дочки-матери играть. Давай в другой раз?
– Твоя мать не удосужилась тебе и каплю этикета вдолбить в голову, – цедит сквозь зубы. А глаза блестят, как у бульдозера. Мысленно посылаю в ответ ей трехэтажный и ухожу в ванную. Пусть продолжает бурчать дальше.
– Маша! Я все расскажу отцу! Ты вообще с кем водишься? Поступать передумала? – кричит она уже в закрытую дверь.
Включаю воду на полную, стягиваю с себя вещи и позволяю телу вдохнуть привкус чистоты. Закрываю глаза. И черт! Так и вижу себя зажатой в клетке, этот сальный взгляд Гевы, моя разрезанная майка. Стыдно. Безумно стыдно. Задыхаюсь просто от стыда. Он видел меня в лифчике, какой-то больной на голову урод видел мое белье, разглядывал каждый изъян моего тела.
Не замечаю слез. Они смешиваются с горячей водой, позволяя излить душевные страдания. Сажусь на корточки, обхватываю коленки руками и уже не сдерживаюсь. Плачу. Как дети плачут, оставшись одни на многолюдной улице. Когда оглядываешься, когда кричишь, когда ищешь глазами кого-то, но там… Только прохожие. А ты один.
Накатывает безумное одиночество. Будто орешь во всю глотку, а тебя не слышат. Кого зовешь? В этом ультрасовременном мире ярких девайсов и крутых шмоток вообще люди остались? Или они рядом только тогда, когда у тебя все хорошо?
После душа закрываюсь у себя в спальне. Так погружаюсь в мысли, в учебу, что не замечаю входящих звонков: телефон на вибро. Уже вечером заглядываю в мобильный, а там пропущенные от Вовки и пара сообщений от Лели. Подруга ж. С большой буквы.
«Маш, все нормально?»
«Ты выглядела странно сегодня»
«Ленка обещала, что не тронет тебя. Она не сдержала слово?»
«Маша, ответь, пожалуйста. Мне очень плохо».
Дальше решаю не читать. Кидаю в черный список. В топку таких друзей, которые с тобой только в смс. Вовке же пишу извинения, обещаю ему новое свидание завтра. Сегодня слишком паршиво что-то исправлять.
Вечером за ужином Аллочка сдерживает свое слово: жалуется отцу на мое поведение. Да так это у нее искренне выходит, в таких ярких красках, ну Оскар давать можно.
– Мария, в чем дело? Мы разве не договаривались жить дружно? Что вы все время делить пытаетесь? – строгим и усталым тоном говорит родитель. Иногда он забывает – я не его ученица, а наш дом – не школа.