Страница 6 из 19
Памятуя о досаде матери за неженственные манеры дочки, засунув руки в карманы портов, Анна рассматривала гальдраставы под ногами. Вырезанные в скалах древние знаки несли в себе какое-то послание. Очень жаль, что никто не знал, как оно расшифровывается.
– Ты помнишь Каристоль?
– Смутно. Мы жили в пригороде.
Марина задумалась над ответом.
– Сколько тебе было?
– Мне исполнилось девять. Наверное… Я хорошо понимала происходящее.
– Ужасно, – выдохнула травница. – С каждым годом корни уходят все глубже… К переменам становится сложнее привыкнуть.
Перепрыгивающая по камням девушка, издали похожая на юношу, чувствовала настроение собеседницы, и не пыталась шутить. К сожалению, у всех появляются временные трудности, которые надо перетерпеть, и время от времени возникают идеи, которыми надо переболеть. Ограничение свободы воспринималось девушками по-разному. Скучающая по дому Марина погрузилась на самое дно уныния, где вяло барахталась, поднимая горький осадок. Ее подруга, напротив, смело смотрела в будущее. Она была уверена в своем возвращении к нормальной жизни, и при этом искренне желала матери здравия и долгих лет в подлунном мире.
– Я помню слезы Сестер, как прощалась с Родом, – всхлипнула Марина. – Я встречу совершеннолетие вдали от близких…
Анна с тревогой посмотрела в спину травнице. Эти слова напомнили ей самой о неизвестной сестре, погибшей от руки анонимного убийцы. Разлука, какая бы долгая она не была, не сравнится с потерей близкого человека.
– Это ужасно, – повторила несчастная дава.
– Ты вернешься к ним, – постаралась убедить ее Анна. – Представь, как они тебя встретят?!
Сидящая на берегу через силу улыбнулась, глубоко вздохнула и резко сменила тему, пытаясь отвлечься:
– Ольга говорила, что каждая дава, живущая здесь, принимает гейс.
– Она приняла обет из-за дочери.
– Думаешь, нам не станут их навязывать?
Анна по-мужски пожала плечами.
– Да какая разница? Временные запреты для изгнанниц.
Так и не найдя ключа к разгадке таинственных знаков, она позвала Марину.
– Пора возвращаться.
Травница неохотно выпрямилась и мелкими шажочками приблизилась к подруге. Девушки неторопливо направились в сторону видневшихся изломов темных крыш.
– Чем ты будешь заниматься? После того, как уедешь отсюда?
Анна с удовольствие отметила про себя перемену в интонации.
– Прекрасный вопрос. Знаешь, мне бы очень хотелось устроиться в мастерские.
– Погоди, но ведь Каристоль… Они запрещают…
– Ну, конечно! Но ведь никто не может помешать мне мечтать? Правильно?
Марина кивнула.
– Или, например, встретить статного кавалера, – с лукавой усмешкой предположила дава, поглядывая на спутницу.
– Как же прекрасно быть свободной, – протянула Марина. – У тебя миллион вариантов! Один лучше другого. Ни перед кем не отчитываешься, никому не докладываешь. Уходишь, когда пожелаешь, и возвращаешься, когда захочешь.
– Или не вернешься, потому что так решила, – поддержала Анна. – Представь, как мы бы сейчас прошлись по Неавской першпективе!
Они помолчали, думая о своем.
– Все равно, чем заниматься, – нарушила тишину травница. – Лишь бы не здесь.
– Не самое унылое место. Есть и похуже. Мне говорили, что есть тюрьма в горном ущелье, куда никогда не заглядывает солнце. Ее перестроили из замка горцев. Только Смотрительница и ее помощницы живут на самом верху, откуда виден свет. Там вечная тень, сырость и холод, пронизывающий до костей. Многие умирают от кашля или попросту замерзают за ночь.
Девушки ступили на тропинку, петляющую между дюнами. Из-под толстого слоя песка то и дело выглядывал какой-нибудь обломок доски или обтесанный конец бревна, выпавшего из венца. Неумолимый ветер незаметно заносил строения. Не успеешь заметить, и на крыше твоего дома целый бархан! Если же дюна приближается вплотную к стенам и наваливается сверху – пиши пропало. Под исполинским весом прогибаются балки, ломаются стропила и скрипит сруб. В одно мгновение все может рухнуть, и брошенные дома, стоявшие в ближайшем к морю ряду, пали первыми жертвами стихии.
Самое страшное произошло в тот день, когда песок добрался до кладбища. Пройдя по небольшому погосту, дюна перемолола оградки и подняла из стылой земли кости. С тех пор покойников хоронили в огне, а пепел или закладывали под валунами у скал, или, если не осталось родственников, развеивали над морем.
То и дело теряющаяся под наносами песка тропинка вывела к границе поселения, где им навстречу пробиралась Ольга.
– Девочки… – замялась женщина, отводя взгляд. – Я зашла к вам, когда вас не было. Аня, твоя мама…
Анна бросилась к дому. Марина едва успевала за подругой и догнала ее у входной двери. Ввалившись внутрь, дава с надеждой позвала:
– Ма-ам?
Вбежав на кухню, девушка упала на колени у лежащего на полу тела. Весь мир перевернулся перед ее глазами, и она отчаянно не хотела верить в произошедшее.
Потрясенная Марина застыла в проеме, мгновенно позабыв о своих неудачах и страхах, теперь казавшихся мелочными.
Ощущая душевную боль подруги, травница осмотрела кухню, ибо у нее не было сил смотреть на убитую горем Анну. Какое-то сомнение, сравни наваждению, коснулось ее сознания. Что-то не давало ей покоя. Что-то настораживало во всем произошедшем. Нет, не смерть, заглянувшая сюда, была причиной. Нечто иное.
Осматривая знакомую по каждому сучку, до последней царапины комнату, Марина заметила пустой пузырек, откатившийся в угол и застывший над щелью между половыми досками. Наклонившись, травница осмотрела его со всех сторон и осторожно понюхала.
– Аня, – позвала она, и было нечто такое в ее голосе, что та повернулась.
– Ты когда-нибудь видела его у матери?
Дава отрицательно мотнула головой – говорить она не могла.
Марина еще раз поднесла к носу пузырек и резко отстранилась. На ее лице застыла гримаса ужаса.
– Это яд, – прошептали ее побледневшие губы.
Девушки долго смотрели друг на друга, медленно приходя в себя от потрясения.
Человек в пальто рассматривал неприглядное здание перед собой. То был обычный кабак на одной из грязных улиц Девятипалово. Хотя назвать улицами сеть изломанных проездов, протискивающихся между накренившимися в разные стороны домами нельзя в полном понимании этого слова. Прорезающие в разных направлениях печально известный злачный район, они выходили к порту, заболоченной пойме и складскому кварталу. Зажатый между естественными преградами к росту, находящийся на отшибе, район был внебрачным уродливым ребенком, от которого поспешно отказался город.
Его словно не замечали. О нем старались не говорить. Воспринимали как ужасную опухоль, что нельзя отрезать. Приходить сюда считалось рискованным мероприятием. Оставаться на ночь было смертельно опасно. Это было дно, отхожая яма, куда рано или поздно стекались все отбросы общества. Они боролись здесь за выживание, и те, кто смог остаться на ногах, становились самыми отъявленными мерзавцами и негодяями.
Человек в пальто не был порождением этого ужасающего места. Однако, ему пришлось попасть сюда. Он не только выжил. Более того, поднялся с колен. Увы, на пути к нормальной жизни ему приходилось пройти через все неизбежные испытания пристанища изгоев, убийц, насильников, проституток и бандитов. Здесь не важно, как сильно ты бьешь. Гораздо важнее уметь подниматься после полученных ударов. В этом горниле беззакония закалялся характер. Выплавлялась и выковывалась стальная воля.
Молить о помощи равносильно просьбе о милосердном уходе в безлуние. Жалеть себя не имеет смысла. Прошлые неудачи нужно забыть, будто скинув с плеча мешок с песком, иначе они погрузят тебя в зловонную жижу сточных вод еще глубже. Вот что он понял, попав в эту топь разврата и беззакония, само существование которой бросало вызов Лунам, Ликам и прочей святой дребедени. Он больше не верил в мистические символы и тайные ритуалы. Признавая могущество дав, человек в пальто опирался на достоверные сведения. Его заставили поверить. В конечном счете, именно из-за проклятия, наведенного сглаза, его вышвырнули из сверкающего шиком светского бомонда. С тех пор он презирал дав, уважая их способности. Вероломная хитрость и грубая сила правили балом Петра. Он не подал виду, но внутри него, рядом с огнем надежды, тлел уголек мести. Как же ему хотелось вернуть себе имя! Как мучительна мысль о появившейся возможности отплатить за унижение!