Бесконечность

насильно, желанно, в одеждах, без платьев,

от дурней, несчастных, любимых, невежд.

Желали девицы и эти же парни

оставить частицу себя, и упасть,

ресурс свой отдать, а не сдохнуть бездарно,

родить, пока есть от кого тут рожать.

И коль ещё будут военные беды,

слияния клеток средь пуль и смертей,

то эти воистину дети планеты,

родят ещё больше различных детей.

Дополнительный лист

Смертельное время досталось мне, братцы!

Я выступил в роли младого бойца.

Был явно уверен, что выдержит панцирь,

толщины дадут дотянуть до конца.

Не раз он спасал от погибели, горя,

скрывая от пуль и таранов в упор.

На поле побоища был, как средь моря.

И я своим молотом бил, будто Тор.

Удары по башне, от стен рикошеты,

летящие щепы от крепких бортов

наш танк раздевали пылающим летом,

срывая покровы и латы с основ.

Враги провели бронебой, отколупку.

Броня не сумела сберечь мою жизнь.

Я выжил бы в этой густой мясорубке,

коль был бы ещё дополнительный лист!

Став солдатом

Став вдруг военным послушником, воином,

немым, безотказным, безвольным бойцом,

готовым к приказам, пусть даже нестройным,

убийству гражданских, девиц, молодцов,

способным насильничать и мародёрить,

крушить города, неприятельский скоп,

нести разрушенья, угрозы и горе,

сшибать даже крыши и каски с голов,

взрывать их заводы, мосты и постройки,

сносить до руин склады, сёла, жильё,

сбивать фонари и высокие стойки,

вкушать пищевое, земное сырьё,

врываться в соборы, сараи и парки,

бомбить поселенья, посевы средь дней,

ломать все устои, законы, порядки,

я стал хуже дьявола, хуже чертей!

Сгоревшее лето 1941-го

Туман и куски закопчённого мяса.

В жаровне, за ней угольки и зола.

Минуты последние жаркого часа.

За избами лес, огороды, скала.

Обширные дали чернильного цвета.

Землистые краски пронзили тепло.

Парует пейзаж средь июльского света.

Асфальтовой гущей покрылось село.

Графитный и углистый вид панорамы.

Взрыхлённая почва, колосья, как прах.

Чумазые жители, словно арабы.

Всеместная гарь, ужасающий крах.

Остывшая видимость и испаренья.

Подпорки бетонных столбов, как теней.

Горящие угли – остатки горенья.

Большие шампуры штыков и мечей.

Багряные щёки жильцов, очевидцев.

Пылинками ставшие сено, трава.

Слегка запечённые двери и стены.

Сгоревшие брёвна, кусты и дрова.

Скелеты берёзовой рощи, избушек.

Спалённые груды людей и быков.

Истлевшие рвы, поросячие туши.

Лежащие чучела коз и коров.

Обугленный край, где стволы, как иголки.

Лесная посадка, как будто метла.

Змеится дымок то узорно, то тонко.

Минувшая драка сгорела дотла…

Та, с кем мирно и уютно

Рассыпчатый кайф (релаксант и отрада),

похожий на сотню щепоток надежд,

сносящий всё веером: башню ограды,

хоромы усталости, грузы одежд;

вносящий поток кокаиновых вкусов,

пленяющий вьюгой зефирных сетей,

питающий тёплым и лакомым муссом,

обвеявший ветром из чувств и идей,

дарящийся каждою порой и крошкой,

душистыми граммами, сказкой святой,

аж весь от макушки до пят, до ладошек

блаженствую тяжкой, телесной душой,

дающийся всячески, до всеотдачи,

с различием доз, постоянствами сил,

поверивший в воина, возможность удачи

меня приютил, обогрел, оживил…

Наталии Воронцовой

Наблюдающий молчун

Средь русской тоски, вечнорусского пьянства,

чеченских смирений духовности, тел,

таджикских немытости, дури, бахвальства,

китайской поспешности, знающей цель,

арабских дельцов, украинских танцовщиц,

монгольских бывалых, чудных пастухов,

иранских певцов, азиатских парковщиц,