Бесконечность

Устали охранники, все повара

и зрители с западной, яркой трибуны.

Пора же! Пора же! Пора же! Пора!

Настал век свободы, законов, фортуны!

Все дамбы, плотины не вечны в годах.

Поток и дожди насыщают сверхсыто.

Терпения рвутся у птиц и зверей.

Пускай все расходятся! Двери открыты…

Мышечный, духовный и умственный рост

Мечтаю разрушить овал скорлупы,

стесняющей душу и сочные крылья.

Желаю разбить эту корку рабы,

какая под шинно-земельною пылью.

Стараюсь познать назначенье и роль.

Скафандр иль кокон сжимает так страшно.

Стремлюсь через леность, привычку и боль.

В стеснении душно, темно и так влажно.

Хочу расколоть этот дом меловой,

стуча мелким клювом о крепкие стены.

Алкаю откинуть сей панцирь тугой.

Родные оковы привычны, сильнее.

Мне здесь безопасно, уютно, тепло,

поэтому страшно так выйти наружу.

Но мышечный рост, как и вера в добро,

ведут из обители мысли и душу.

С рожденья в тюрьме. Не моя в том вина.

Пока что не знаю, какая я птица.

Но знаю, что срочно мне воля нужна!

Быть может, я курица или орлица…

Russian winter

Вот все мы ступили на скользкие тропы,

в перины, кашицу и жижи снегов,

на рытвины грязи, песка средь сугробов,

на ямы, коржи наслоившихся льдов,

под навесь клыкастых, текущих сосулек,

что часто кусают идущих внизу,

на лужи, распутицы тающих суток,

на сажу и мусор в морозном часу,

на соль и экземы, мазки золотые,

под белые волны ярма, хомута,

на ленты колей, на графиты сырые…

Ведь в лучшей России настала зима.

Но всё нипочём: тротуаров неровность,

падения, срач, переломы ноги…

На то несмотря, будем славить духовность

и жаждать апреля, и мыть сапоги…

Пьяные дворы на ул. Семилукская

В округе завядшие бабки и старцы,

влачащие плесневый смрад и житьё,

лежащие в мухах кровавые пальцы,

убожество мыслей и быта, бельё,

лентяи, лоточники, пьянь и барыги,

пройдохи, шалавы и язвы родов,

их детки (воры, каторжане, расстриги),

больные, безногие, плеши голов,

лесбийские страсти, попойки и драки,

одно мужеложство, а там уж как знать,

бутылки, шприцы, безголовые маки,

недевственность с детства, желанья рожать…

Так сложно быть здравым и им неподобным

средь улиц – Кунсткамеры мутной, живой!

Так трудно поэту средь скотства и топи!

Эх, не перейти бы с письма на их вой…

Серебряно-бронзовый лёд

Серебряный, бронзовый лёд Черноземья,

что оттепель встретил, мороз проводил,

бульвары и улочки с чёрною сетью,

весь город огромным катком застелил.

Тот глянец коварный окинул все веси,

впитался в асфальты, брусчатки и грязь,

впаялся свинцом, пластилиновым весом,

замазал ячейки, залил каждый лаз,

приклеился мазью, густою мастикой,

лёг атласной скатертью между домов,

разлился сметаной по глади великой,

став сморозью между лучей и ветров.

И этот сияющий блеск с отраженьем

подарит всем чувства опаски средь дней,

событья скольжений, езды и падений,

надломы и парочку-тройку смертей…

Народец

Какой-то чудной, непонятный народец!

Ругает князей, восхваляет свой флаг,

соседям навалит куч на огородец,

готов накормить всех дворняг и бродяг,

и пьёт на поминках, как будто на свадьбе,

в соборах челом и коленями бьёт,

услужлив дворянам в хоромах, усадьбе,

а жёнушек лупит, пугает, клянёт,

плутает и ищет любовь и семейность,

ночует и днюет в постелях чужих,

не знает свободу и личную ценность,

не видел молитв и писаний святых,

глотает порочные воды и смеси,

ворует, когда и светло, и темно,

лежит на печи и порой дружит с бесом…

Понять парадоксы, увы, не дано.

Мартовский студень столицы Черноземья

Как муха по жирной и сальной прослойке,