Бесконечность

Наталии Воронцовой

Соцреализм

От водки горчат пролетарские губы,

какие обветрены, треснули чуть.

Бытую один я на кухонном кубе,

вдыхая больную осеннюю муть.

В сыром полумраке, пропахшем капустой,

сюда прилетевшем из створки окна,

со мной солидарным в апатии, грусти,

взираю на то, как мрачнеет луна.

Средь жёлтых, давно выгоравших обоев

на старом единственном стуле сижу,

три дня находясь в неуютном запое,

газетной, чудной самокруткой дышу.

Прожженье прикрыто просаленной тряпкой.

Давно исхудал, седина в волосах.

С густыми усами, в потрёпанных тапках,

в протёртых, уже пожелтевших трусах.

За тюлем немытых и потных стекляшек

темнеет почти что беззвёздная ночь.

В помятой, обляпанной майке-алкашке

гляжу отчуждённо и будто бы прочь.

Христос в запылённом иконном окладе.

Живу, как скотина, дурак, стыдоба.

В стесняющей будке квартирного ада

осталось лишь выть, забывая себя.

В цементно-бетонном каркасе, капкане,

в коробке, по факту почти навесу,

в селёдочно-луковом, пряном духмане

смотрю на клеёнку, роняю слезу…

Новогодний ужин

Горенье свечей в полутьме, полусвете,

какие так лишни с утра или днём,

венчают старания зимних эстетов

и ужин за щедрым, овальным столом.

Конфетная горка в плетёной корзине

и в бронзовых кольцах салфетки у рук,

приборы, фужеры с вином, мандарины

на бежевой скатерти, что в полукруг.

Салютные брызги за близким окошком,

беседно-уютный мотив тишины

и пепельно-чёрная, тихая кошка

к романтике встречи судьбою даны.

Волшебность в любимых, немыслимых дозах,

совместный диванно-постельный расклад,

душевность, телесность в услужливых позах

красивейший праздник затем завершат…

Наталии Воронцовой

High blood pressure

Квадратная комната хочет стать шаром!

Все стены, как форменный выпуклый акт,

почти полукруг, сотворённый пожаром,

с крутой деформацией вмиг, просто так.

Круженье вещей неподвижных в жилище,

вращение кадров и мутных картин

от стенки до стенки, от верха до днища,

замена местами низин и вершин.

Эффект симулятора разных полётов,

аналог большой центрифуги, пике,

аффект от нокдауна, длящихся родов,

синоним контузий, инфаркта в реке.

Момент нахождения в качке иль шторме

похож на мгновение здесь и сейчас.

Болезнь головы уже вовсе не в норме.

Здоровье спасает таблеточный шанс…

На маленьком участке фронта

Горелые бело-кирпичные груды,

как ворохи сахарной свёклы в полях.

В промятые пахоты всеяны люди

с кровавыми касками на головах.

Раздолье покрыто золою остывшей,

и каждый сгоревший почти обнажён,

растерзан осколками каждый почивший,

разломленный красный кирпич обагрён.

Простор обожжён, уничтожен, замучен.

С сожжёнными танками сжились тела.

Над траурным зрелищем мухи и тучи,

и рвано-хрустящие волчьи дела.

Землица обложена пушечным мясом,

пропитана соками верных ребят,

залита, как будто одним только разом,

бесценною кровью дешёвых солдат…

Не зря

Не зря мы сражались средь зим и накалов,

внимали речам и указам вождей,

вбирали осколки, свинцовые жала

и лезвия копий, штыков и ножей!

Не зря мы стояли и впроголодь бились,

давали отпоры всем ротам, полкам

и красному знамени, людям служили,

в упор и засадами мстили врагам!

Не зря мы старались, терпели лишенья,

истратили тонны кровей и потов,

ломились из плена, колец окружений,

сносили ряды наступавших голов!

Не зря мы разбили врага через годы,

оставив в столице его много дыр!