Страница 2 из 190
Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается: вот уже пятый год одна за другой уходили на бойню армии. Королевство Муанг издревле оспаривало пограничные земли мураддинов — зажиточные и выгодно расположенные, лежащие далеко от столицы. И до войны дошло не впервые. Сколь бы ни был огромен материк Шер, две могучие державы плотно тёрлись боками.
Мураддины и муангцы ковали историю Шера столетиями. Прочие местные народы и государства оставались статистами в этом спектакле, составленном из актов дипломатии и войны.
Нынче до хрипоты спорили: почему два великих государства опять навострили оружие? Многие думали, что халиф (коему отнюдь не была свойственна сдержанность) поспешно ухватился за повод для военного похода, когда дело ещё можно было решить миром.
Но Джамалутдин-паша полагал, что война просто рано или поздно начинается: такова уж людская природа.
Радовало одно — война гремела далеко от столицы, стоящей на самом севере Шера, у океана. Довольно удалена была бойня и от Джамалутдина-паши лично. Увы, этому также пришёл конец — визирю пришлось подчиниться приказу халифа, выехав на юг для руководства кампанией.
Джамалутдин-паша, разумеется, не слыл славным военачальником. Однако решение халифа в этот раз выглядело разумным и своевременным. Настало время не столько водить полки, сколько принимать решения взвешенные, истинно политические.
Ситуация шла к мирным переговорам между врагами, что пролили море крови, не раз отбивали друг у друга крепости, но так и не достигли решительного успеха. Уже в этом деле полезны были таланты и опыт визиря. Однако всё усложнилось нередким на войне делом: предательством.
Вопрос о том, почему Камаль-бей — правитель древнего приграничного города Фадл, вдруг развернул оружие против своего господина, тоже был не из простых.
Одни считали, будто мятежник рассчитывал приумножить свои богатство и влияние: и без того, надо признать, огромные. Другие твердили о неких личных мотивах; о чём-то, касавшемся лишь бея и самого халифа. Третьи пребывали в убеждении, что жители отдалённых земель слишком сблизились с муангцами. Дескать, те стали им дороже законного владыки.
Возможно, одна из версий была правдива. Возможно, ошибались все — или никто. Джамалутдин же размышлял не о прошлом, а о настоящем и будущем.
Прежде чем вести переговоры с королём Муанга, следовало разобраться с внутренним врагом. Больше всего визирь опасался, что мятеж получит военную поддержку с юга, но почему-то этого так и не произошло. И сейчас, когда двенадцатитысячная армия Джамалутдина-паши стояла под стенами Фадла, стало совершенно ясно: восстание обречено.
Вот только визирю от этого не сделалось легче.
Ближайший советник халифа был человеком немолодым, невысоким и крайне тучным, его оплывшее лицо вечно казалось усталым. А нынче — тем более: пока осадившие город солдаты маялись бездельем, Джамалутдину пришлось серьёзно поломать голову над одной проблемой.
Теперь, в своём пышном шатре, он горестно-назидательным тоном повторял командирам войска уже не единожды сказанное:
— Знайте же, что полагаю я ваше поведение малодушием, недостойным благороднейших людей халифата. Но и сам признаю за собой этот грех пред ликом Всевладыки Иама. А не то лично повёл бы воинов на штурм — пусть военное дело и не есть моя прирождённая стезя. Воля халифа, да будет царствие его долгим и счастливым, равна святой воле самого Иама. И эта воля была явлена всем нам кристально ясно, абсолютно однозначно. Столь же ясна его воля, как ясно то, что солнце поднимается на востоке и садится на западе.
Да, халиф прислал простой и понятный приказ: никакой долгой осады, никаких попыток загладить конфликт. Фадл должен сдаться на условиях справедливого наказания бунтовщиков. Иначе суждён ему штурм безо всякой пощады.
Проблема состояла в том, что никто из полководцев не горел желанием исполнять повеление. Ведь от капитуляции Фадл отказался, а что касается штурма…
— Джамалутдин-паша! Вам превосходно известно, что я верный слуга халифа, что я всей душой ненавижу изменников Камаля. Я счёл бы за великую честь вести войска на штурм мятежного города. Но вам, как и каждому из собравшихся, превосходно известно: моим людям не пристало спешиваться, сражаясь в одном строю с чернью.
Валид ар-Гасан действительно командовал не простой конницей, а поистине элитным войском, однако отговорка вышла жалкой. Ни воля Иама, изложенная в священных книгах, ни людские законы не запрещали Святому Воинству сражаться бок о бок с обычными солдатами. Эту воинскую традицию Валид выдумал только что — справедливо полагая, что лжецом его в лицо никто не назовёт.
Ар-Гасан сидел напротив визиря. Ещё довольно молодой, статный, с густой чёрной бородой. В прекрасном доспехе, на позолоте которого играли отблески свечей. У людей Валида броня не хуже: с их помощью пехота легко сломила бы врага. Но Валид ар-Гасан не желал пачкать доспех кровью жителей Фадла. И его можно было понять…
Фатих ар-Мутисим — крупный вельможа, чьи подданные составили львиную долю армии, был откровеннее:
— Воля халифа, да благословит его сердечно Иам, свята и должна беспрекословно исполняться. Никто из смертных не посмеет осудить его за приказ взять Фадл и перебить бунтовщиков. А вот тех благородных мужей, что лично прольют кровь в святом месте, что предадут великий город неизбежным грабежам и насилию… их осудят сурово. И на земле, и на небесах. Я слишком старый человек: такой грех перед Иамом уже не замолю. Пусть солдаты, не отягощённые честью, войдут в город — но только не я сам и не благородные люди под моим знаменем.
Что правда, то правда. Джамалутдин-паша тяжело вздохнул. Халифу легко было отдавать приказ: он горяч характером и непогрешим в глазах подданных. Между тем Фадл действительно являлся святым городом, а род Камаль-бея, который приказано вырезать под корень — чрезвычайно древним, знатным и заслуженным.
Что бы ни ударило в голову мятежнику, решение халифа всем показалось слишком жестоким. Военачальники не смели ослушаться, конечно, но желали уклониться от главной роли в грядущей резне. Никому из вельмож не к лицу такая слава.
Простые ополченцы тоже роптали — и оба раза шли на штурм неохотно. Многие из черни были не прочь разграбить богатый город, пусть даже святой. Однако войско нерегулярное, посредственно подготовленное и снаряжённое, смущало иное: благородные мужи отсиживаются в лагере, а в бой простолюдинов ведут безродные младшие командиры.
В результате оба приступа окончились полной неудачей. Боевой дух стремительно падал, и третий провальный штурм грозил стать последним: после уже никого не удастся повести к стенам Фадла. Несмотря на любые приказы из далёкой столицы.
Валид ар-Гасан решил напомнить военному совету о возможном решении затруднения.
— К чему снова вести этот разговор, великий визирь? Мы не единожды слышали ваши упрёки, а несколько дней ничего не решат. Пусть штурмом командует Висельник, когда прибудет со своим отрядом. Грабить великие города и убивать людей без разбора — занятие как раз для безбожных наёмников. Висельнику оно очень по душе, я не раз в том убеждался. И видит Иам: нескоро забуду всё, что видел…
— При поддержке ополчения Висельник возьмёт город и без нашей помощи. — вступил Рахман, уже опытный полководец, наследник одного из знатнейших мураддинских родов. — При нём не меньше трёх тысяч солдат. Пусть все они и грязные подонки, но признаю, ибо грешно лгать пред взором Иама: сражаются храбро и умело. К тому же поголовно в хорошей броне, и аркебуз у них много. Чем дольше идёт эта война, тем больше я верю в силу пороха.
Война с самого начала давала понять, что затянется — а потому не могла не привлечь наёмников. Вербовали их и Мураддинский халифат, и Муанг. Многие приплывали с севера, из-за океана, за которым лежал другой огромный континент — в тамошних королевствах ещё на памяти живущего поколения окончилась великая война.
Она породила слишком много людей, которые не умеют и не желают жить иначе.