Страница 3 из 8
Царственным кивком попрощавшись с гондольеро и эльфийкой, Люц гордо ступил на ступени лестницы и поднялся на платформу, огороженную закаменевшими от времени канатными перилами. Лениво почесывая живот, игрок внешне небрежно огляделся, на самом деле пристально сканируя собравшихся здесь «местных» и других игроков, оценивая стоящие вразброс палатки и шатры. Не забыл он взглянуть и на большое сухое дерево, высящееся в одном из углов платформы. На специально оставленных не спиленными ветвях мирно спали летучие сосиски, как их чаще всего называли игроки, избегая пробовать языки на ломкость в попытке произнести их настоящее название – вингвингус ламаритарус. Воздушные создания, что не слишком быстры, но при этом неприхотливы, с хорошей грузоподъемностью и неплохой маневренностью. Оценив взглядом «воздушных коней», полуорк перевел глаза на темно-красную плоскую возвышенность по центру платформы, щедро утыканную небольшими углублениями. Костровое место. На глиняном пятачке можно без опасений разводить огонь для приготовления пищи. Как раз этим и занималось не меньше двух десятков игроков, по чьим сосредоточенным лицам легко было понять – ремесло кашевара для них еще в новинку, боятся испортить продукты. Но несколько выглядят расслабленными, сидят у походных мангалов, переворачивают шампуры с шипящим румяным мясом, передают уже приготовленное желающим перекусить и обладающим парой медных монет. Готовят на продажу и набили руку. Можно смело спорить, что мясо для готовки добывают сами – у каждого за спиной стрелковое оружие. Увидев горку перьев и мотки тончайшей лески у нескольких из поваров, Люцериус понял, что они стреляют, не покидая безопасной платформы. Удобно… почти небесная рыбалка…
Над еще двумя углами большой платформы высятся вполне живые деревья с обилием ветвей, к каждой из которых привязаны большие гамаки – целые их гирлянды. На верхушках деревьев устроены небольшие домики – с островерхими крышами, крохотными верандами, с настоящими дверями и парой окон. К домикам ведут веревочные лестницы, тянущиеся вдоль ствола. Под каждым деревом размещена потрепанная старая палатка. Перед одной сидит невероятно полная рыжеволосая женщина. Под другой дремлет костистый тощий старик, уронивший голову на грудь.
– Условия лучше не стали, – вздохнул Люц с горьким сожалением истинного ценителя комфорта.
Но, несмотря на свою убогость, домишки пустовали, тогда как гамаки были заполнены больше чем на треть. Игроки и «местные» возлегали в висящих над тростниковым лесом гамаках, отдыхая, собираясь с мыслями, спя или же вкушая дешевое вино, жадно присасываясь к горлышкам бутылок из мутного стекла. Их ноги висели над пустотой – метрах в пятнадцати от соленой воды и обитающих в ней монстров. И это, несомненно, придавало такому отдыху особую боевую романтику, некую брутальность и бесстрашность. Лопни веревка – и несчастливец ухнет вниз, где им живо займется парочка жирных крокодилов, что всегда не прочь угоститься «ромовыми конфетками». Но как все же греет душу собственная смелость, когда висишь над пропастью и попиваешь сладкое вино или обжигающий глотку цифровой ром. Бесстрашные бездельники с небрежной лихостью поплевывали вниз, хотя и понимали – когда-то им придется покинуть безопасный гамак и спуститься в Чертосолье. От этого знания вино становилось слаще, а мясо просили пожарить «с кровью», дабы стекающий по губам отдыхающих красный мясной сок напоминал об ожидающей их вскоре новой лютой битве.
Люца гамаки не заинтересовали – во всяком случае, те из них, что подобно уродливым тряпичным листьям свисали с сухих ветвей. Полуорка интересовал пентхаус – один из двух домишек, размещенных на вершинах деревьев. Да, пентхаус маловат, потолок низковат, зато расположение оного на верхнем «этаже» торговой платформы Чертосолья хотя бы отчасти компенсировало недостатки. Крохотная веранда сумела вместить кресло-качалку и небольшой столик. Внутри спальни – если будущего короля не подводит память – висит широкий гамак с марлевым балдахином, эта же преграда защищает окна. Москиты и комары Чертосолья давно объединились в единый альянс алчных кровопийц и являлись настоящим бичом любого охотника, бродящего в тростнике. Порой целая армия кусачих насекомых накрывала серым гудящим покрывалом обе платформы, с деловитостью прирожденных убийц принимаясь насыщаться телесами прыгающих авантюристов. Только огненные облака или кислотный ливень могли заставить их понести огромные потери и отступить. Но кто в здравом уме обрушит на себя и головы товарищей огонь и кислоту? Приходилось управляться заклинаниями ветра, а также некоторыми проверенными временем жутко вонючими мазями, могущими отогнать не только комаров, но и страдающего насморком носорога. Что ж, как говаривали золотые классики – лишь бесстрашным безумцам от рожденья, истерзанным и изъязвлённым жестокой природой, достанутся сокровища древних. Люц всегда считал это изречение бредом больного безумца с изъязвлённым жестокой природой мозгом.
Ленивая поступь будущего короля привела его к сухому дереву-пристанищу, принадлежащему женщине-горе, со столь пышными телесами, что на то, чтобы их прикрыть хотя бы отчасти, по всей видимости, пришлось пустить целый парус с бизань-мачты фрегата. Толстуха пила ром. И делала это так же буднично, как обычный человек пьет простую воду. Люц дождался, пока владелица избранного им пристанища допьет остатки скверного тростникового рома, после чего сразу же перешел к делу, не забывая о некой доле вынужденной вежливости:
– Мир тебе пухло-пьяная владычица сего уродливого древа. Хочу занять я домик на его вершине. Пенаты те грязны, малы, убоги. Но что ж теперь…
Икнув, толстуха окинула яркую фигуру чужеземца пристальным и удивительно умным взглядом крохотных глазок. Стряхнула с уха пытающуюся скрыться в ее нечесаных волосах сороконожку, раздавила хлопком по обнаженному плечу тройку комаров, решивших испить холестеринового бульона с крохотной примесью крови.
– Три серебряные и четыре медные монеты в день! – раздался тонкий и мелодичный голос из ее утробы, так же подходящий к этой женщине, как крокодилу подойдет лисий хвост.
Но полуорка трудно было смутить и ценой, и тембром голоса. На зеленокожем лице не дрогнул и мускул. Покопавшись в одном из карманов, он выудил пару золотых монет, передал хозяйке дерева, проследил, как блестящий металл исчезает в складках ее одеяния, и добавил:
– Я не люблю незваных гостей.
– Я прослежу, безымянный чужеземец. Как твое имя?
– Люцериус Великолепнейший, Наиславный из Славнейших, будущий островной король!
– Дом в твоем распоряжении, Люцериус. И помни – в долг у меня не живут, пороком щедрости не страдаю, любой крокодил в округе куда добрей меня, и боюсь я только двух вещей – пожара и того, что ром закончится! А в наше время разве может приличная женщина обойтись без пары бутылок рома в день? Нет! Нет веры той дерзновенной и порочной, что не делает по глотку рома каждый час! Мое имя Кубла! И я не забываю о роме!
– Удивительные слова, – не мог не признать Люц, обходя женщину-глыбу и берясь за перекладину веревочной лестнице. – Просто удивительные. А как насчет ворья?
– Поймали недавно двоих, – пропела Кубла милым голоском. – Один из них был чужеземцем. Обоих скормили крокодилам. Чужеземца пришлось скормить дважды, ведь грехи его были столь тяжки, что не искупились после первой смерти. Да, я убила многих таких, как ты, Люцериус.
– Можно обращаться не по форме, Кубла – зови меня Люц. Кланяться не обязательно.
– Забавный… Таких, как ты, забавней убивать, а не слушать. Ведь они всегда возвращаются. Бесконечная радость для одинокой женщины, – вздохнула хозяйка дерева, ласково проводя рукой по рукояти метательного топора. – Люц… я запомню твое имя.
– Снисхожу с моей вершины до твоих низов, Кубла, – пророкотал полуорк, успевший подняться на десяток ступеней.
– Сегодня метнула я дубинку в Гнуха Серого, будь неладен этот никчемный любитель игры в кости, приверженец мелкого воровства, регулярно припадающий к каменным ногам статуи бога проказ Снесса. Изрядно рассердил он меня. А в гневе я быстра как кошка. И любимая моя дубинка канула в тростники вместе с вопящим, как будто его пожирают заживо чужеземцем Гнухом Серым. Не в службу, не в дружбу. Если увидишь где мою дубинку – дай знать Кубле. А Кубла уж дальше сама.