Страница 8 из 9
Однако исключительно где-то там, в заповедных лесах и борах, кои должны же еще быть, хоть где-нибудь.
Но вот вопли одомашненных, замученных неволей и упорно жаждущих воспроизведения себе подобных, Вова не выносил.
Да и кому понравится, когда его разбудят такие жуткие рулады в самое темное время суток, когда только спать и спать?!
Певец же, явно соглашаясь с мужчиной, что да, не март на дворе, а вполне себе конец июня, издал уже совершенно леденящий душу вопль.
Вова подскочил.
Нашарил очки, и, решительно нацепив их на нос, опустил ноги с кровати. Пол неприятно холодил босые ноги, и мужчина заерзал, желая скорее воткнуть свои маленькие, совсем женские, ступни в сланцы, из коих ему удалось нащупать ногой только один.
Его товарищ валялся у стола, отскочив от стены на приличное такое расстояние.
– Ч-чертово животное…, – Вова встал, и так, одна нога в сланце, другая босая, направился к столу, где его ждал второй сланец. И только он наконец оказался счастливым обладателем обоих, почувствовав, так сказать, разницу, как ноутбук, стоявший на столе, и упорно заряжавшийся, вдруг издал тонкий пищащий звук.
Володя остолбенел.
Звук этот был ему знаком. Обычная оповещалка, ничего особенного.
Да только сети тут не было. Ноут не был подключен.
– Тогда каким это, извините, макаром? – спросил Володя у окружающего пространства. Пространство ответило уже порядком доставшим «Мрр-ряя-у-уу!», очевидно, соглашаясь с мужчиной и безмерно же удивляясь.
Володя, не долго думая, подошел к непонятным образом ведущей себя технике, и откинул крышку.
Экран, как и следовало ожидать, был темен и никаких иконок на нем не светилось.
– Хмм… – подумал Володя, – хмм… – А не глюки ли у нас, господа?
Постояв так, глядя на темный монитор, он закрыл ноут в великом недоумении.
Замолчал и залетный кошак, избравший окрестности дядиного дома местом своего паломничества в поисках родственной души, не говоря уже о большем.
И ничто более не нарушало тишины глубокой ночи, царившей за окном.
Наш физик-теоретик постоял в глубокой задумчивости пару минут, и, все еще удивляясь, отправился на свое ложе.
Однако уснуть ему больше не удалось.
Мужчина неожиданно ощутил такое одиночество, какового не чувствовал уже давно.
Захотелось вдруг, как тому неведомому кошаку, завыть, отдавая всю накопившуюся горечь и все свое разочарование, всю свою боль окружающему миру, который, он был в этом уверен, примет в себя все, что бы ты ему не отдал.
Примет.
И эта уверенность давала Володе надежду, давала облегчение. Вот только завыть не получалось. Непривычны ему были таковые экзерсисы. Хотя читывал он в литературе, писали люди знающие, что вот очень полезно иной раз выпустить из себя груз негатива, накопленный, что и говорить, за годы жизни.
И всего-то Володе было под сороковник, а поднакопил, что и говорить. Недаром и мигрени, похоже, начались.
Что значило это объяснение «ностальгия»? Володя совсем был не готов копаться в глубинах собственной души, но что делать, когда уже никак не уснуть?
Хочешь, не хочешь, а мысли, мои скакуны, принялись галопировать без остановки.
Будучи по жизни скорее одиночкой, Володя до сих пор не задумывался о семье. Для него существовала и была семья единственная. Наука.
Наука, которая занимала все его мысли и все его время. Он жил ею, жил для нее и ради нее.
Так почему сейчас на душе вдруг стало так тоскливо? Почему именно сейчас он почувствовал такое одиночество?
Да, его уволили. Это и понятно. Кому нужен работник, пусть даже гениальный, с такими вот приступами?
И мысль эта вдруг обожгла его душу так, куда там той крапиве. Телесная рана затянется, заживет со временем. А душевная?…
Володя позволил себе свернуться калачиком, и почувствовать себя совсем маленьким мальчиком. Тоже читал где-то, что такая поза помогает, дает защищенность и успокаивает.
– Похоже, это и на самом деле так, – подумал мужчина, натягивая на себя колючий клетчатый плед, чуть влажноватый, но теплый. Володя укрылся с головой, уткнувшись носом в эту колючесть, как когда-то, давным-давно, в небритую щеку отца.
– Папа, – блаженно улыбнулся Володя, проваливаясь в сон без сновидений.
А когда наступило утро, неожиданно солнечное и теплое, его разбудил неугомонный солнечный лучик, щекоча и призывая вставать и радоваться новому дню.
Мужчина приоткрыл глаза, отмахнулся от лучика, который никак не желал прекратить его щекотать, но уже переместился со лба на щеки, где и остановился совсем ненадолго.
Володя сквозь ресницы, которые у него были длинные, прямо как у девочки, наблюдал за ним, в свете которого кружилось такое количество пыли, от которого мужчине поплохело.
Он сразу вспомнил про вчерашнее решение навести в доме порядок, но вставать не спешил.
Впервые за многие дни.
Глава 6
Лотания. Настоящее время.
Леди Квинни, крепко держа за руку степенно выступающую внучку, которой на самом деле очень нравились эти игры-переодевалки в кабинете у бабули, спешным шагом удалялась по коридору в направлении выхода из Академии.
Ректору приходилось делать вид, что она очень, ну просто чрезвычайно занята. Иначе, если, грешным делом, попадется навстречу какой адепт, а, паче чаяния, магистр, и попытается завести разговор, так они из Академии выйдут не раньше, чем часа через полтора. Квинни познала сию истину на собственном опыте, а до закрытия любимого заведения оставалось всего ничего.
Для Леони, которая с интересом вертела головой, чтобы успеть рассмотреть многочисленные портреты отцов и, так сказать, матерей-основателей Академии, такая скорость была куда как неудобна.
Но спорить, а тем более просить бабулю идти помедленнее, умный ребенок и не пытался. Девочка прекрасно понимала, что та ничего зря не делает, и если идет быстро, значит – надо.
Конечно, уж как ей хотелось подойти прямо вот к каждому портрету и внимательнейшим образом изучить лица, которые, судя по всему, были совсем не против, и провожали девочку глазами, полными явно выраженной доброжелательности.
– Ничего, – думала Леони, – вот как-нибудь выберу время и приду к вам в гости. Прямо с альбомом. Сяду вот и буду рисовать ваши лица, и сохраню их, и унесу с собой. А дома доделаю, разукрашу, и развешу у нас в коридоре.
Девочка чрезвычайно гордилась своей бабушкой, и в тайне хотела пойти по ее стопам. Ну и что, что дара эмпатии у нее с гулькин нос? Вон, у бабушки его вообще нет. Бабушка совсем даже маг-теоретик! А вот все равно она ректор. Нет. Госпожа Ректор, вот.
Скажем честно, Леони тоже очень хотела быть ректором. Вот хоть какой-нибудь, пусть даже завалященькой, академии. Она бы тогда сидела в громадном кабинете, надевала на нос очки, когда никто не видит, и читала тот манускрипт в красивенном переплете, с тяжелыми бронзовыми застежками.
А когда кто-нибудь бы заходил в кабинет, она бы поднимала голову, и говорила бы что-нибудь типа: «я занята, зайдите попозже», или «вас много, а я одна». И испуганным посетители мигом бы извинялись, и уходили, оставив госпожу ректора заниматься важнейшими научными изысканиями.
Конечно, Леони и в голову не приходило, что бабуля спала и видела, как бы ей поскорее от этого ректорства избавиться. И даже посмеялась бы, не сильно и не очень заметно, чтобы не обидеть обожаемую внучку, над таковыми ее мечтами.
Но понять малышку поняла бы. Девочка представляла, что таковая должность дает максимальную степень свободы. Отсутствие какой-либо подотчетности. Что называется, делай, что хочу. А бедняжке приходилось с таких-то вот лет обучаться двум, вы только представьте, двум видам магии!
Квини и представлять не хотела. Она достаточно в свое время настрадалась даже от одного ее вида, настолько, что вынуждена была запереться в своем поместье на севере герцогства, и носа никуда не казать. Сколько? Да чуть не десять лет!