Папуля

В этот час магазин опустел – бывали там странные затишья, без намека на закономерность, – но вот зашла девочка-подросток, таща за собой отца. Тот маячил чуть поодаль, пока дочь хватала тряпку за тряпкой. Протянула отцу толстовку, и он вслух прочитал цену, глядя с укором на Элис.

– За какую-то кофту? – переспросил он.

Дочь явно смутилась, и Элис участливо улыбнулась отцу – мол, не все в мире можно изменить. Да, цены на одежду заоблачные, Элис ничего не стала бы здесь покупать. А в дочери она узнала себя подростком – вспомнились вечные жалобы матери на дороговизну. Вспомнилось, как братишка окончил восьмой класс и они пошли отмечать в ресторан, где в меню были вделаны светодиоды, и мать, не в силах удержаться, проговаривала вслух цены, прикидывая, во сколько обойдется им праздник. Все подвергалось суровой оценке: а стоит ли оно потраченных денег?

Отец в итоге сдался, купил толстовку, две пары легинсов и платье цвета металлик, и Элис поняла, что ворчал он только для виду, девчонка ни в чем не знает отказа, и Элис уже не сочувствовала отцу, когда тот протянул кредитку, даже не дожидаясь, пока на экране высветится сумма.

У Уны тоже была смена по субботам. Ей было семнадцать – лишь чуть моложе Шона, брата Элис. Но Шон совсем из другого теста. Румяный, с аккуратно выщипанной бородкой. Строит из себя взрослого, опытного, на заставке телефона у него грудастая порнозвезда, а повадки щенячьи. По вечерам он готовит на плите кесадильи, без конца слушает одну и ту же песню, «Не играй со мной», и весело подпевает, а лицо у него совсем детское, нежное.

Уна проглотила бы Шона с потрохами; родители у нее адвокаты, на шее она носит черную бархотку, а учится в частной школе, где играет в лакросс и ходит на факультатив по исламскому искусству. Смелая, раскованная, уже знает цену своей красоте. Девочки-подростки сейчас как на подбор красавицы, не сравнить с Элис и ее подругами в их годы. Нынешние подростки откуда-то знают, как ухаживать за бровями. На Уну заглядываются извращенцы – эти всегда приходят одни, поглазеть на продавщиц в мини-юбках и трико в обтяжку, как на рекламных плакатах. И подолгу торчат в магазине – разглядывают какую-нибудь белую футболку, болтают на весь зал по телефону. Из кожи вон лезут, лишь бы их заметили.

Когда один такой впервые при Элис прижал Уну к стенке, Элис утащила ее в подсобку, придумав ей поручение. Но Уна лишь посмеялась – ее ведь не обижают, и одежды эти типы покупают горы, Уна сама их весело провожает к кассе. И за каждого ей положен процент.

Начальство предложило Уне сняться в рекламе магазина – денег ей не обещали, только бесплатную одежду. Уна загорелась, а мать ни в какую, отказалась подписывать согласие. Уна мечтала стать актрисой. Вот горькая правда об этом городе: тысячи будущих актрис ютятся в квартирах-студиях, отбеливают зубы, часами бегают на пляже или в спортзале – столько энергии пропадает зря! Может быть, Уна мечтала стать актрисой по той же причине, что и Элис: обеим внушили, что им положено к этому стремиться. Хорошенькой девушке, по общему мнению, прямая дорога в кино, все ее убеждают не транжирить красоту, мудро ею распорядиться. Как будто красота – это твой капитал, а значит, и большая ответственность.

Курсы актерского мастерства – единственное, за что мать Элис согласилась платить. Наверное, ее грела мысль, что Элис к чему-то стремится, ставит цели, и курсы – это вроде кирпичиков, ступеней, а удастся ли применить полученные знания – дело десятое. Каждый месяц мать присылала чек, иногда вкладывала в конверт комикс из воскресной газеты, но ни разу не написала и двух строк.

Занятия вел бывший актер за пятьдесят, моложавый для своих лет. Тони, загорелый блондин, от своих подопечных требовал безусловной преданности, и, на взгляд Элис, это было чересчур. Занимались они в местном клубе по интересам, в зале с дощатым полом, где вдоль стены стояли складные стулья. Ученики ходили по залу в носках, и запах стоял там влажный, домашний. Тони держал чай редких сортов, и чаепития превратились в настоящий ритуал. «Спокойствие», «Крепкий сон», «Заряд бодрости». Ученики, сжимая в ладонях кружки, шумно вдыхали аромат – каждому хотелось, чтобы чай у него был вкуснее, чем у соседа. Разыгрывали этюды, делали упражнения, разучивали бредовые скороговорки, повторяли друг за другом движения, а Тони смотрел, сидя на раскладном стуле, и обедал – выуживал из пластиковой миски мокрые листья салата, поддевал вилкой зеленые бобы.

Одно упражнение Тони называл «Собачья площадка» – они расхаживали по залу стайкой, заглядывая друг другу в глаза.

– Иэн, – говорил Тони с места, усталым голосом, – мы не изображаем собак, спрячь язык.

Каждое утро Элис получала по электронной почте вдохновляющую цитату от Тони:

НЕТ ТАКОГО СЛОВА «ПОПРОБУЮ» – ИЛИ ДЕЛАЕШЬ, ИЛИ НЕТ.

ДРУЗЬЯ – НАШ ПОДАРОК САМИМ СЕБЕ.

Элис не раз пыталась отписаться от рассылки. Писала руководителю студии, потом – самому Тони, но цитаты все равно сыпались в почтовый ящик. Вот сегодняшняя:

СТАРАЙСЯ ДОПРЫГНУТЬ ДО ЛУНЫ.

И ЕСЛИ НЕ ПОЛУЧИТСЯ – ХОТЯ БЫ УПАДЕШЬ НА ЗВЕЗДУ.

Элис, к стыду своему, узнавала на улицах знаменитостей. Как ни старалась она отводить глаза, взгляд невольно к ним возвращался – сразу ясно, что они звезды, даже если не знаешь имен. Было в их чертах что-то знакомое, притягательное. Даже третьеразрядных актеров она узнавала, их лица без труда извлекались из памяти.

В тот день в магазин зашла женщина – не актриса, жена актера, знаменитого, всеми любимого, хоть он и был неказистый, бледный. Жена тоже была страхолюдина. Дизайнер украшений. Элис это откуда-то знала, как и ее имя, – просто знала, и все. Пальцы в кольцах, на груди серебряная подвеска. Наверное, ее собственной работы, подумала Элис и представила, как эта женщина, дизайнер украшений, ведет машину по залитой солнцем улице и решает завернуть в магазин, как будто время – тоже ее богатство, и она вольна им распорядиться как угодно.

Элис подлетела к женщине, хоть та и была в секторе Уны.

– Вам помочь?

Женщина обратила к Элис простоватое лицо, заглянула в глаза. Видимо, поняла, что Элис ее узнала и предложение помочь, само по себе лицемерное, лицемерно вдвойне. И ничего не сказала, а продолжала лениво перебирать купальники. А Элис, по-прежнему улыбаясь, бегло и безжалостно отметила про себя все изъяны в ее внешности – сухую кожу под носом, безвольный подбородок, ноги-тумбы в дорогих джинсах.

В обеденный перерыв Элис, подставив лицо осеннему солнцу, грызла яблоко. Океана отсюда не было видно, лишь россыпь домиков на берегу да верхушки хилых пальм вдоль дощатого настила. Яблоко оказалось вкусное, с белой хрустящей мякотью, чуть с кислинкой. Огрызок она швырнула в кусты гортензии возле настила. Вот и весь обед; скоро ее одолеет приятный легкий голод, обострит все чувства.

Уна вышла на заднее крыльцо покурить, стрельнув у Джона сигарету, и для Элис тоже выпросила. Старовата она, наверное, для дружбы с Уной, да какая разница? Между ними установилось легкое, непринужденное согласие, смиренное товарищество, и в их тесном рабочем мирке Элис не мучили вопросы о том, куда катится ее жизнь. Элис вновь пристрастилась к сигаретам, впервые после школы. Где сейчас бывшие одноклассники, она не знала, разве что мелькали иногда в Сети фото с помолвок – парочки, держась за руки, шагают вдоль железнодорожных путей в золотой предзакатный час. Парни в манишках, как допотопные бармены, – откуда пошла эта мода? Или еще хуже: парочки резвятся на берегу океана или целуются под деревьями, рядом с каким-нибудь памятником природы или на фоне дурацкого заката. А там и фотографии детей не заставляли себя ждать: младенцы на пушистых ковриках, свернувшиеся, словно креветки.

– Это был тот, – говорила ей Уна, – чернявый.

Элис пыталась припомнить, бросился ли ей кто-то в глаза. Нет, никто.