Страница 58 из 78
Глава 20. Снова проблемы
Мне снился дом.
Декорации сменялись одна за другой.
Мы с отцом стоим на полигоне. Очередной день отрабатывания выстрелов на пятьсот метров. Винтовка оттягивает руку, мне всего двенадцать. Баррет — оружие не для новичков, но в арсенале нет других винтовок.
У отца в арсенале немного оружия. Поле для стрельбы, где мы проводим каждые выходные, — это заброшенная площадка для пейнтбола и прочих тактических игр.
Мне ещё нельзя в специализированный тир.
Грёбаные законы, чтоб в дом тех, кто придумал подобные правила, вломилось несколько грабителей. Так часто говорит отец. Но я даже не понимаю, зачем желать кому-то подобное. Мне двенадцать, а не двадцать два.
У меня не было детства, но я отлично умею собирать и разбирать любой пистолет, будь то австрийский глок или русский макаров. Секрет несложный, я не гений, просто после пяти моделей они сливаются в один, все механизмы похожи.
Но чистка оружия, выезд в лес для тактического ориентирования и минирование подходов к заброшенному дому на опушке — это не то, чем занимаются все без исключения двенадцатилетки.
Тем не менее я не задумывался об этом. Я видел в отце кумира и не допускал мысли, что он не прав.
Странно, я чётко ощущал, что сплю. Но не мог проснуться. Просто витал в пространстве сна, наблюдая за собой со стороны. Но ничего не мог изменить, пошевелить хоть одним пальцем, моргнуть, сказать слово.
Почему именно это воспоминание? Вдалеке брезжит разгадка, но одеяло сна придавливает рациональное мышление.
— Сегодня ты узнаешь, что такое долг солдата, — говорит отец, хлопая меня по плечу.
— Так точно, сэр, — по обыкновению отвечаю я.
— Сынок, ты должен знать, — говоря это, он словно снимает маску военного и встаёт на одно колено, поворачивая меня к себе. — Служить непросто. Часто мы должны совершать такие поступки, которые необходимы командованию. Необходимы стране. Ты понимаешь?
— Да! — чётко отвечаю я ломающимся голосом.
— Хорошо, я люблю тебя, сынок, — он поднимается, смотря вдаль.
Он что, сказал, что любит меня? Маленький я в шоке. Это тот редкий момент, когда отец выражает свою любовь. Услышать такие слова от вечно сурового военного сродни получению Нобелевской премии. Бывает раз в жизни.
Но я в то время ещё не знаю, что такое Нобелевская премия. Мне не так много лет. Но я точно знаю, что за эти годы слышал подобные слова один раз.
Наблюдающий за ситуацией я начинаю биться в истерике. Сон превращается в кошмар. Робко шумевшие прибоем воспоминания выходят из берегов, они поднимаются волной и захлёстывают моё взрослое сознание.
Он снова сделает это, снова сделает… Снова сделает…
Эти мысли бьются в голове, будто барабанная дробь.
Бессилие душит.
Полигон, мы снова тут. Винтовка оттягивает руку. Я перезаряжаю затвор, нечаянно поставив крохотный палец не туда. Порез на пальце, идёт кровь.
— Джек, не плачь, так делают девчонки! Хочешь быть девчонкой?
Я проглатываю слёзы. Девчонкой мне быть не хочется. Мне просто больно, глаза наполняются слезами. Я не хочу быть девчонкой, я хочу, чтобы у меня был обычный отец. По крайней мере, в те моменты, когда это так нужно.
— Нет, я не девчонка…
Голос доносится будто из другой комнаты. Он высокий, детский, если я проснусь, то не вспомню.
— Громче! — одобрительно рычит отец. — Скажи громче, а не как слабая девчонка!
— Я НЕ ДЕВЧОНКА! — кричу я, срывая голос.
— Молодец, — кивает он, вызывая во мне взрыв счастья. Я получил одобрение, он похвалил меня. — А теперь стреляй.
— Но рука… — робко замечаю я.
Лишь стоит мне разжать кулак, кровь хлынет, будто из фонтана.
— Давай! — громогласно говорит он, будто выносит вердикт.
Мне ничего не остаётся, кроме как взять винтовку, игнорируя открывшуюся рану, которая тут же наполняется кровью. Рука становится липкой и мокрой, ложе винтовки быстро пачкается.
Я ложусь на землю, расставляю ноги в разные стороны, чтобы получить большую устойчивость.
Один глаз прикрыть, зафиксировать приклад подбородком, по касательной, вдохнуть-выдохнуть.
Прицел приближает картинку, я вижу одну мишень, вторую, третью.
На последней мишени я вижу привязанного кота.
— Папа!
— Что за обращение, рядовой, — хмурится он. — Здесь нет пап, мам, есть лишь боевая задача.
— Там мой Чарли.
— Я знаю, — холодно сказал он.
— Это не обсуждается, мы часто должны будем совершать вещи, которые нам претят. Ты должен это сделать, сын.
— Но…
— Боюсь, если ты этого не сделаешь, ты не сможешь построить карьеру и защитить страну, — он отворачивается, смотря в сторону. — Я тебе не позволю стать военным.
По моим щекам катятся слёзы.
По щекам двенадцатилетнего мальчика и по щекам Джека Уорона, смотрящего на это со стороны.
Я не могу пошевелиться, мне остаётся лишь наблюдать.
Не делай этого! Умом понимаю, что это сон. Но хочется предостеречь себя. Почему именно этот сон? Кто ставит пластинки?
Мальчик передо мною ложится, снова хватаясь за винтовку.
Прицел наводится на кота. Я знаю, что произойдет. Вдруг получается выйти вперёд, я получаю возможность двигаться.
Встаю перед ним.
Лицо мальчика напряжено. Он решительно приводит прицел к цели и уже готов стрелять.
— Нет, нет, нет, это бред… — шепчу я. — Это ты виноват! Ты, сука, виноват! Ты виноват! ТЫ!
Но отец меня не слышит.
А я слышу мяуканье проснувшегося от наркоза кота.
С жалостью смотрю в лицо самому себе, я — маленький — вздрагиваю, мы оба вздрагиваем.
— Сука! — хочется рыть землю.
Снова эти ощущения. Когда просто вспоминаешь подобные травмы, это откликается не так, как если бы ты увидел это будто наяву.
— Нет! Не делай этого! — стою перед маленьким мальчиком, который сейчас спустит курок.
— Нет!
Выстрел. Грудь вспыхивает болью. Неужели он выстрелил? Но это не выстрел винтовки. Заторможенно смотрю на пятно крови, расплывающееся на груди. Перевожу взгляд на себя двенадцатилетнего. Я замер, время будто остановилось.
Справа стоит отец, держит пистолет и улыбается.
— Я убил тебя, Джек, — насмешливо говорит он. — Сделал тебя мужчиной, ты больше не мальчик.
Выражение его лица меняется. Он снова улыбается, но уже по-другому. Так, как никогда не улыбался. По-доброму.
— Прощай, мой мальчик.
Я падаю, темнота обволакивает со всех сторон, будто я погружаюсь в озеро из нефти.