Страница 3 из 15
Но бабушка злится на русских, совсем не желает учить русский язык и не ходит в сельский совет по делам. Русские запретили церкви, запретили молиться Богу, а это совсем не хорошо. Без этого можно жить на земле, но зато после смерти не попадешь в Царствие Небесное. А бабушка туда очень хочет. А мы – не очень. Нам на земле тоже хорошо.
Может быть, немцам, которые остались в Германии, было не так хорошо на земле, как нам? Может быть, они были бедные, голодали и решили пойти отобрать еду и дома у других? Но ведь могли бы просто попросить, Лиля бы поделилась. Она всегда кормит всех собак, кошек, голубей и даже ласточек, что у нас в сарае. Или это Гитлер силой заставил фашистов пойти и завоевывать другие земли, мешать людям жить мирно?
На эту войну папу, дядю Альберта, дядю Генриха и многих других из нашего и соседних сел забрали, чтобы они защищали от фашистов свои дома и всю советскую землю.
Они сели в поезд и проехали один день, но тут налетели фашистские самолеты и стали сбрасывать бомбы. Весь эшелон разбомбили. Кто погиб – остались на месте. Кто живой – разбежались. А кто раненый – расползлись.
Папа тоже пополз по полю. Его ранило в ногу. На поле стояли копны, и он спрятался. И дядя Альберт спрятался. Только папа плохо спрятался, раненую ногу было видно. Когда самолеты улетели, кто-то постучал ему по ботинку. Это были фашисты. Они собрали всех, кого нашли, и взяли в плен. А дядю Альберта не нашли. Он долго-долго сидел в копне. Потом дядя Альберт вылез и ночью стал красться домой, к тете Юзефине. Он пришел в Ровнополье, но там уже никого не было. Дома стояли нараспашку, оставшиеся собаки выли. И везде ходили фашисты.
– Ты еврей! Или цыган! – сказали они дяде Альберту. У дяди Альберта большой нос и темные волосы. Но он немец. Просто вот таким он уродился. А Теодор у него самый обычный.
– Найн! – сказал дядя Альберт. Фашисты ему не поверили. Его заставили выкопать яму, поставили на краю и расстреляли. Потому что фашисты хотели не просто захватить весь мир, они хотели убить всех евреев и цыган.
Когда мы узнали эту историю, Лиле не у кого было спросить, хорошие или плохие евреи и цыгане.
Наш папа не был похож на еврея или цыгана. У него русые волосы и голубые, как небо, глаза. Всю войну он был в плену, проработал на ферме в Польше. После войны пани, хозяйка фермы, ему говорила: «Адольф, Адольф, не возвращайся в Советский Союз, ты никого не найдешь, там тебя посадят в тюрьму!» Но папа не послушался и вернулся. Он не попал в тюрьму. Но он не стал нас разыскивать, а поселился в Казахстане с новой женой. И звали его теперь Анатолий.
Я думаю, папа наш был как все. И хороший, и плохой. Тот, который был до войны, был очень хороший. А тот, который после, – нет. А наша хорошая Лиля сказала:
– Лучше бы его убили!
– Бог с тобой! – всплеснула руками бабушка.
– Тогда бы он попал в Царствие Небесное, разве ты этого не хочешь? – дерзко ответила Лиля.
А мама просто плакала, узнав, что папа жив и у него теперь новая семья.
Если бы мама не забыла обручальные кольца, может, все было бы по-другому. А может быть, нам тоже надо было дать папе наказ, чтобы он не забывал нас, чтобы любил нас всегда-всегда, даже если война, и возвращался домой. Но мы просто его обняли – и все.
Дорога
В поезде мы ехали на нижней полке. А над нами была еще полка и еще. Мы отгородились простыней, чтобы можно было ходить на горшок.
Вагон был без окон, но мужчины открывали дверь, и становилось светлее. С нами ехали чужие папы, которых не забрали на войну. Мы тогда думали, что им очень-очень повезло. И дяде Гансу, и дяде Якобу, и Карлу. Их жены и дети были не такие грустные, как остальные в вагоне. Мужчины быстро бегали на станциях за водой, разводили на остановках костер, чтобы сварить горячую кашу. Мама тоже бегала за водой и варила нам кашу. Но тогда мы оставались в вагоне с бабушкой. И мы с Миной начинали плакать, потому что не должны были отцепляться от мамы. Мы держались за Лилю и кричали до тех пор, пока мама не прибегала с горшком каши. Затем она опять убегала на улицу, чтобы забрать два горячих кирпича, на которых стоял горшок. А поезд мог в любую минуту уйти! В нашем вагоне так потерялся Вильгельм. Он был уже почти большой и побежал за водой для своей бабушки. Вильгельм не вернулся, и его больная бабушка так испугалась, что умерла. Ее завернули в простыню и на станции вынесли из вагона.
– На все воля Божья, – сказала наша бабушка.
Тетя Юзефина запретила Теодору бегать за водой, чтобы он не отстал, и делала это сама. Бегать ей было тяжело, она очень большая и тяжелая. Даже гулять с Рексом она стала сама. Но однажды Рекс не дотерпел до остановки.
Он выпрыгнул из вагона, когда мужчины приоткрыли дверь. Мы долго слышали, как он скулил, и тоже скулили, хотя это не наша собака.
– Он побежит к Мими и расскажет ей, как катался на поезде, – пыталась утешить нас мама.
– Он попал под машину. Там, под мостом, дорога, – сказал Теодор и забрался на нары под самый потолок. Там он неслышно плакал. Слезы падали сверху на край нашего одеяла.
Это было в тот же день, когда у Теодора расстреляли папу.
Мы ехали долго. Ходить по вагону было нельзя, потому что везде-везде сидели и лежали люди, и мы тоже сидели и играли в школу или в «наш дом». Очень часто мы играли в «последний день дома». Мы забивали кур, варили бульон, стряпали хлеб, собирали вещи, а те, которые не смогли забрать, прятали в колодец и на чердак.
Когда сестре надоедало играть со мной в дом, мы играли в «Спящую красавицу». Мина ложилась и закрывала глаза. А я должна была приносить ей выдуманные сладости на выдуманном подносе или обмахивать веером из умывальной тряпочки. Принца у нас не было, поэтому Мину никто не целовал и она засыпала по-настоящему.
Утром мы не умывались. Мама вытирала нам лица влажной тряпочкой.
Лиля рассказывала истории из учебников. Оказывается, в Сибири реки куда больше, чем наш Миус. И города больше Таганрога и Ростова-на-Дону. Там растут такие же березы, как у нас, а еще лиственницы и пихты. Таких деревьев я никогда не видела.
– В Сибири есть Алтай, он на Швейцарию похож, – добавляла Лиля. Хотя Швейцарию тоже никто из нас не видел, все удивлялись.
Мама мне тихо-тихо, на ухо, пела. Тетя Юзефина плакала, потому что не знала, как же она будет теперь жить, потому что, хотя и похоже на Швейцарию, но это же конец света.
– Господь поможет, – утешала ее наша бабушка. – Он и для нас место найдет, а нет – так помрем, не мы первые, не мы последние.
Теодор молчал.
Оказалось, мы ехали не просто долго, а долгодолго. Потому что, когда мы приехали, я разучилась бегать. Ноги были как ватные. У меня дома осталась такая большая кукла – вся, кроме головы, из тряпочек и ваты, и она могла только сидеть. Ой, как мне захотелось сюда мою Юстину!
Мама вынесла меня из вагона на руках. Мина крепко держалась за ее юбку. Лиля и бабушка следили за нашими узлами. Перенести мы их никуда не могли. Просто скатили с поезда под откос. Мама завернула нас в одеяло, мы легли на землю и уснули. Был октябрь. Утром мы помогли маме оторвать примёрзшую косу от земли.
За нами опять приехали повозки. Мы ехали два дня. Дедушка, который управлял лошадью, все время хотел с нами поговорить, но это было непросто. Он не умел говорить по-немецки, а мы плохо понимали по-русски. Только Лиля объяснила ему, что мы советские немцы. Что наш папа воюет с фашистами. Он тоже стал рассказывать коротко, чтобы мы сразу выучили: это Сибирь, это село Берёзовка, а сам он – дед Ваня по фамилии Дедов, а бабка у него не Бабкина, как мы могли подумать, а тоже Дедова бабушка Надя. И сын у него на войне, а больше никого нету, только пчелы да овечка. А вот эта лошадь, Рыжуха, она колхозная. Она уже старая, поэтому ее не взяли на фронт.
Дед Ваня привез нас к маленькой избушке из двух комнат. В комнате, где печка, жили они с бабушкой. А в другой они разрешили поселиться нам. В ней не было ничего, даже стола и стульев. Мама села на узел с нашими вещами и заплакала. Она не плакала всю дорогу. А мы уже не плакали. Потому что бабушка Надя Дедова дала нам горячих щей, а дедушка Ваня Дедов – меда. И почему-то после этого мама заплакала еще сильнее.