Страница 2 из 16
Конечно, мальчики извинились. Это первое, что они делают после каждой выходки. Но если Данил при этом хотя бы пытается изобразить раскаяние, Давид сохраняет невозмутимый вид.
– Бубочка моя, – увещевает его потом Стефа, – когда просишь у людей прощения, надо хоть глазки в пол опустить. А не смотреть с таким видом, как будто ты хочешь сказать: «Сдохни, крыса!»
Три недели назад, оплатив соседям очередной треснутый стеклопакет, в который Давид попал мячом, я привела сыновей на стадион.
– Им через полгода исполнится пять лет, – упрашивала я тренера, – они же с рождения втроем, а это тоже маленькая команда. Вот увидите, они у меня очень командные!
И теперь я смотрю на своих насупленных детей и недовольного тренера.
– Что случилось, Вадим Степанович? – спрашиваю, все еще теша себя надеждой, что это было сказано сгоряча.
– Я не могу так работать Анастасия Андреевна, – нервно отвечает тренер, – я привык, что мои требования выполняются. Понимаю, что у них у обоих преобладающая нога – левая, но хороший футболист должен владеть обеими ногами. А они не слушают и бьют только левой.
Мальчики шмыгают носами, подтверждая слова тренера. Дианка сочувственно смотрит на братьев.
– Данил, Давид, – говорю с укоризной, все еще надеясь, что удастся уломать Вадима Степановича нас оставить, – разве вы не согласны, что надо одинаково хорошо уметь бить и левой, и правой ногой?
– Нет, – мотает головой Данил, Давид молчит, – нельзя одинаково.
– Это почему же?
– Левую тоже надо тренировать. Она должна еще лучше бить. Так что одинаково – это неправильно.
Тренер раздраженно взмахивает руками.
– Ну вот, и так всю тренировку.
Я смотрю на упрямо сжатые губы своего мальчика, вижу, что они подрагивают, и мне становится его жаль.
– Сынок, – присаживаюсь на корточки, – может, есть смысл чередовать? День правой, день левой?
– Мамочка, – оживляется Давид, – я так и хочу. Но прошлый раз мы всю тренировку били правой, и сегодня я должен бить правой. Моя левая нога может разучиться!
– За один раз не разучится, – пытаюсь его разубедить, но он качает головой.
– Ты не понимаешь, я сегодня попробовал, и уже совсем слабо получается. Вот смотри!
Он берет из рук тренера мяч, и смутное предчувствие заставляет меня воскликнуть:
– Давид, нет!
Но мяч уже взлетает вверх, и мы все следим за его полетом, как зачарованные. Он описывает красивую дугу и как в замедленной съемке гулко бьет точно в лоб одному из мужчин в костюмах, которые направляются из соседнего сектора в нашу сторону.
– Нет, – шепчу я, увидев, как мужчина пошатывается, прижимает ладони ко лбу и садится прямиком на траву. – Пожалуйста, пусть он останется живой!
И искренне радуюсь, услышав глухие маты, доносящиеся из-за спин обступивших его спутников. Ладно, что здесь дети. Пускай. Главное, что живой. Мертвые не матерятся.
Облегченно вздыхаю и поворачиваюсь к сыновьям.
Глава 2
– Мы извиняться, – хватает Данил за руку Давида и тянет к толпе, окружившей пострадавшего. Что-что, а извиняться они умеют.
– Мам, я с ними, – Ди облизывает ледяной сок и мчится следом за братьями.
Я заставляю себя сдвинуться с места и спешу за своими детьми. Хотя спешу – это громко сказано. Ощущения такие, будто к каждой ноге привязано по гире. Не представляю, как посмотрю в глаза человеку, которому мой сын попал футбольным мячом в лоб. Представляю, как это больно!
Подхожу ближе. Мальчики по очереди просачиваются между людьми в костюмах, следом ныряет Дианка.
Выглядываю из-за плеч суровых мужчин в солнцезащитных очках – по виду явно охранники. Пострадавший так и сидит на траве, прижав обе руки к многострадальному лбу, а напротив вытянулись в струночку мои сыновья.
– Извините нас пожалуйста, – громко произносит Данил с интонацией, напоминающей всем известное: «Мы отстали от поезда…»
Мужчина на траве морщится и машет ему рукой, я расцениваю этот жест как призыв к молчанию. Он поднимает голову, я с состраданием смотрю на внушительное пятно, багровеющее прямо на глазах. А следом в лоб влетает десяток воображаемых мячей, и мир вокруг меня делает стремительный кувырок.
Кровь ударяет в голову, во рту становится вязко, в ушах гулко отдается каждое слово. Ноги дрожат, и я хватаюсь за локоть одного из охранников, потому что боюсь лишиться чувств. Охранник удивленно оборачивается и пытается выдернуть руку, но я этого не замечаю.
Нет, этого не может быть. Только не это.
Пусть это будет кто угодно, кто угодно, только не…
Тагаев. Это глюк. Этого не может быть.
Закрываю лицо руками, прижимаю изо всех сил. Считаю до трех. Добрый Боженька, пускай мне просто показалось! Пускай просто припекло солнце, и у меня окажется солнечный удар…
Почти успокоенная отнимаю ладони от лица, и сердце с грохотом обрушивается вниз.
На траве, прижав одну руку к багровому пятну, сидит Артур Тагаев и мутным взглядом смотрит на Данила и Давида. На своих сыновей.
Откуда он здесь взялся? Он что-то узнал о детях? Он приехал их забрать?
Снова хватаюсь за локоть охранника, но тот уже не вырывается. Даже сгибает руку, чтобы мне удобнее было держаться.
– Мы больше не будем, – вторит брату Давид.
Тагаев вздрагивает, его глаза округляются и приобретают чуть более осмысленное и сконцентрированное выражение.
– Погодите, так вас что, правда двое? – машет он у себя перед носом свободной рукой.
Мальчики переглядываются, затем поворачиваются к Тагаеву и дружно кивают. Он снова морщится и трет руками глаза. Теперь они у него почти нормальные.
– А я решил, что у меня в глазах двоится, – хмыкает и внимательно рассматривает парней. – Значит, близнецы?
– Да. Я Данил, а он Давид, – «включает» дипломата Даня.
Тагаев пытается встать и с негромким стоном опускается обратно на траву. Хватается за лоб, а я закусываю губу, потому что к Артуру подходит Дианка.
На ее личике написано неподдельное сострадание, и вообще у нас в семье она самая добрая. Дочка склоняется над Артуром и сочувственно спрашивает.
– Очень больно?
Тагаев вздрагивает и фокусируется на Ди. Завороженно кивает, и моя добрая девочка гладит его по голове.
– Когда мои братья набивают шишки, мама прикладывает лед. Хотите, я с вами поделюсь? Он почти целый, я съела только половину.
Молчание Дианка расценивает как согласие и прикладывает замороженный сок ко лбу Тагаева, заботливо придавив, чтобы лучше держался.
Теперь я издаю глухой стон, и охранник с удивлением на меня смотрит.
– Черт, – раздается из-под кашицы желтого цвета, – он сладкий? – Тагаев придерживает сок за палочку, и мне хочется умереть. Ну почему Давид попал именно в него?
– Значит, ты сестра? – не унимается Артур, и все трое кивают.
– Старшая, – снисходительно поясняет Давид.
– Ты? Старшая? – недоверчиво смотрит на Дианку Тагаев. – Чего ж такая мелкая?
Ди со вздохом пожимает плечами. Она давно убедилась, что мир несправедлив.
– Так она на двенадцать минут всего старше, – с готовностью уточняет Данил, и Тагаев наконец соображает.
– Вы что, тройня?
– Да, – дружно отвечает моя тройня. Или наша с ним…
Я понимаю его замешательство. Ди совсем не похожа на братьев. Артур хотел еще что-то спросить, но тут его окружают медработники с чемоданчиками неотложной помощи.
В считанные секунды Тагаева отмывают от сока, накладывают повязку, и вот уже он сурово смотрит на детей, прижимая ко лбу упаковку со льдом.
– И кто меня приложил, признавайтесь?
– Я, – делает шаг к нему Давид.
– Покажи, – Тагаев несколько минут смотрит на опешившего мальчика. – Ну, чего ты ждешь? А то я не поверю, что такая мелочь может так ударить по мячу.
Это было то, что нужно Давиду. Доказать. Это он умеет и практикует. Давиду подают мяч, он делает шаг назад и с разбега бьет ногой по мячу.
– Левой? – удивленно отмечает Артур и переводит взгляд на Даньку. – А ты тоже так можешь?