Страница 6 из 23
Лариса… Девушка с темно-каштановыми волосами, не запятнанная ничем, что хоть какой-то гранью приближено к медицине, привыкшая к делам серьезного бизнеса… Я вдруг представил ее во весь рост, с изящной прямой спиной, представил рядом с собой, представил, как от увиденного она, ужасаясь, элегантно прикрывает рот ладошкой аристократической бледности, как волосы ее поднимаются дыбом… Нет, здесь ей точно не место, и в том счастье человека, что в силу собственных достижений или родственников он избегает грязи и болезней, в том его счастье, что он привык к изящности во всем, начиная от архитектуры и заканчивая завтраками…
Время близится к вечеру. От непривычки влившись в интенсивную рабочую жизнь ноги гудят, поэтому я намеренно решаю уйти часа на два раньше конца смены – все равно денег за сегодняшнюю работу не выплатят, а, значит, никаких обязанностей у меня перед клиникой вовсе и нет.
Болтая ногами, главврач сидит в пустом холле на скамье, рядом с ним – администратор, они до сих пор обсуждают дневной инцидент, и они будут обсуждать его еще несколько дней… Я вырастаю прямо перед ними, чуть ли не загораживая электрический свет.
– На сегодня все… – Голос предательски ломается, как будто владеет мною страх… Павел Геннадьевич в удивлении поднимает брови. Так и тянет оправдываться…
– Домой? Уже?
Я киваю:
– Переезду у меня сейчас, дел просто завались, так что… Надо идти, но завтра на весь день выйду.
– Ну, иди, – отмахнувшись, отпускает тот в свободный полет меня.
– Тогда до свидания.
– До свидания.
Я протягиваю руку – реакции никакой. Требовательно разворачиваю ладонь, и только тогда Павел Геннадьевич протягивает свою для вялого рукопожатия.
– Больше так не делай.
– Не любите?
Господи! Самый идиотский вопрос! И каким только Макаром он вырвался из моих уст? В ответ непонятное мычание. Один вид его – кивающая, как у глупой детской игрушки, голова, пустые глаза, и лицо такое пустое, потерянное, словно только что обвинили его во всех смертных грехах, – вызывало сплошное отвращение. Желание прощаться, пытаться оставить приятное впечатление вежливого молодого человека, скоропостижно завяло сорванным цветком. Павел Геннадьевич производил впечатление того, кому абсолютно наплевать на все окружающее, и при этом с администратором он вел такую милую сплетню…
Я молча разворачиваюсь и выхожу на улицу, оставляя звон дверного колокольчика позади. Вечерний воздух кружит голову, забившуюся окисленными газами клиники. Порой так приятно просто дышать прохладой, чувствуя, как она охлаждает перегретые мозги, и ни о чем не думать…
Я отхожу буквально на несколько шагов от клиники, как вдруг улавливаю жалобно-умоляющее:
– Быстрее! Тема! Быстрее! Быстрее!
Вцепившись в дверную ручку двумя руками, молодая девушка ураганом распахивает дверь мужчине, чьих руки держат закутанного в плед кота…
Помочь, скорее помочь! – Это уже рефлекс, звенящий по всему телу громовым раскатом, это тяга, обязанность… Прокручивая всевозможные сценарии, я поворачиваю в сторону клиники, и… А какая, собственно, разница, что с тем котом? Явно ведь эти двое тянули, ссылаясь на чудесное самоисцеление, а потом, когда животное их застала агония или еще что-нибудь, они вдруг бросились в первую попавшуюся клинику, надеясь на волшебство врача…
Я останавливаюсь. Дверь уже захлопнулась, плечо зудело от тяжелого рюкзака, в животе урчало… Какое, собственно, мне дело… Я поворачиваю домой, ведь ничему я, по правде говоря, не обязан. За работу не платят, слушать меня никто не станет, потому как в клинике этой я никто, какой-то непонятный чужестранец, не более…
Проявлять инициативу… Да цениться ли она вообще?
Как хорошо, что люди придумали рекламные вывески: по пути домой я читаю каждую, отвлекаясь от усталости и удивляясь многообразию мира, которое стирают белые стены…
– Завтра едем смотреть комнату…
Меня терзает желание возразить, однако Рита, увидев нарастающее возмущение на моем лице, воинственно упирается руками о бока.
– Завтра я должен выйти на работу…
– Нет, – шипит она, – так тоже нельзя!
Если бы я швырнул рюкзак в угол, тетя неправильно бы поняла меня, и тогда бы в мою сторону полетело бы еще больше возмущений… Она застала меня врасплох, прямо на пороге, как будто не понимая, что человек имеет свойство уставать и чувствовать голод…
– Завтра я должен быть на работе, я уже договорился, кем я себя покажу, если не явлюсь на смену? Это безответственно…
– Тебе хоть платят? – Насмешливый вопрос разрушает абсолютно все. Конечно же, уставив руки в бока, она упивается превосходством надо мной, наделяя себя правом зачитать целую лекцию. – Не платят там тебе ни гроша! И платить не будут! А ты, как маленький мальчик, строишь из себя ответственного… Видите ли, не прийти на неоплачиваемый труд по объективным причинам – переезд у тебя, между прочим, – это безответственность!
– Несколько дней проходят стажировку, потом берут на работу, такие правила во всех клиниках.
– Не знаю, не знаю, лучше бы нашел клинику где-нибудь в другом месте… – Сквозь журчание теплой воды в ванной я слышу, как она обессиленно плюхается на стул за кухонным столом. Когда я выхожу, Рита, опомнившись, вновь бросается с новой силой раздавать указания. – Позвони и скажи… Ты переезжаешь, в конце концов! А это уже весомая причина. Тем более, не можешь же ты всю жизнь жить у меня! Нет, я не против, чтобы ты гостил, но ведь у меня есть своя жизнь, понимаешь? У тебя должна быть своя…
Я молчу. На темно-бордовой с непонятными узорами старой скатерти, которая никак не вписывается в светлый интерьер кухни и которую, судя по пятнам, не стирали месяца четыре, не дожидается ни одна тарелка.
– Так ты голоден? – В ответ я киваю. – А что же молчишь?
Заскрипели дверцы шкафчиков, зазвенела посуда, за кухонным столом, согнув руки в локтях и разместив подбородок на ладонях, я воспринимаю себя за ребенка, над которым пляшут не слишком уж заботливые родители и который сам ни на что не способен от въевшейся в характер избалованности. Рита застывает с тарелкой в руках, ей не хватает буквально нескольких движений, чтобы поставить ужин прямо передо мной.
– Так что, звонить собираешься? – Я смотрю на нее и не понимаю: неужели она вот сейчас оставит меня, после утомительного дня на ногах, без еды, отчетливо зная, что за весь день я и крошки не разжевал?
– Позвоню после ужина.
Снисходительным взглядом оценив меня, она медленно ставит тарелку почти что на центр стола, затем садится напротив, закидывает ногу на ногу, нацепляет очки и утыкается носом в телефон. Видно, узнавать, как прошел мой день, насколько устал, что чувствую и чего хочу, в планы ее не входит. И все равно, как ни крути родословную, мы родственные души с засохшими, потрескавшимися связями…
Единственное, что обрадовало за вечер, так это сообщения от Ларисы: она извинилась за долгий ответ и прислала собственные стихи, которые я прочитал с обычным равнодушием. То ли усталость таким образом заявляла о себе, то ли строки и вправду не задели мягкую трепетную сущность… На своем пути я повстречал множество тех, кто называл самого себя поэтом, я и сам когда-то числился в рядах таких же, пока не вбил в голову простую истину: именно общество наделяет человека теми или иными устойчивыми званиями, все остальное – дешевое самозванство.
Какой бы силой не обладало мое равнодушие, сказать правду я не осмеливаюсь. Остается одно: прибежать ко всемирно известной уловке, ставшей шаблоном поведения, который пускают в ход без раздумий…
Конечно же, стихи мне понравились, конечно же, с нетерпением мне хочется ознакомиться и с другими… Конечно же, ответил я именно так, хотя сейчас, после горячего душа, когда на черном небосводе отвоевала свой законный кусочек бледная луна, когда мягкое одеяло приятно надавливало на кожу, желание разговаривать отсутствовало напрочь.