Страница 18 из 24
– Если бы даже Щелоков захотел признать существование у нас организованной преступности, то как бы он это сделал? Как, я вас спрашиваю, если с преступниками был связан секретарь Брежнева? А Чурбанов?.. Думаете, не было тогда людей в милиции, которые все это знали?
Верю, что знали, что мучились от бессонницы, что обивали пороги высоких кабинетов своего министерства. Верю потому, что не раз, в те самые годы застоя, эти же парни из милиции приходили к нам в газету и, рискуя вылететь из органов (это в лучшем случае!), передавали редакции материалы, использовать которые запрещало их собственное начальство: «Выезжайте в командировку, сами убедитесь!», «Напишите! Об этом же нельзя молчать!».
– В том-то и дело… Признать существование организованной преступности в стране? Никто не был в этом заинтересован! Причины, по-моему, объяснять не нужно…
…
– Александр Иванович, если сравнить льва с мафией, то все-таки… Лев готовится к прыжку или уже прыгнул?..
– Лев прыгнул.
«Литературная газета», 20 июля 1988 года
Немного подытожим – как на мой взгляд наличие в стране мощных мафиозных структур способствовало провалу перестройки.
1. Изначально – планируемое создание кооперативов было чем-то сродни сталинским артелям – они должны были заниматься мелким кустарным производством ширпотреба, ну и оказанием услуг – тем, с чем советская экономика так и не смогла справиться. Но в условиях существования в стране мощной мафиозной системы – все эти структуры за редким исключением превратились в торгово-сбытовые и обнальные. Торгово-сбытовые – неуклюжие попытки реформы системы управления экономикой при Горбачеве – привели к потере сотнями и тысячами предприятий своих контрагентов – то есть предприятия буквально не знали, откуда комплектоваться. Плюс – не забываем что раскопал Валовой: на каждом предприятии существовал ассортимент, который производить было невыгодно и производство которого саботировали – но он же мог быть крайне нужен на другом предприятии. Дельцы эту проблему решали – они давали взятку директору или начальнику цеха, а потом втридорога продавали нужный товар по назначению. То есть, выполняли роль своего рода биржи, но криминальной.
2. Мафиозные структуры своими действиями да и просто своим присутствием – резко увеличивали уровень преступности в стране, способствовали созданию обстановки беспредела. Наличие огромных теневых капиталов, владельцы которых не могли пойти в милицию и пожаловаться на разбои или рэкет – порождало открытый бандитизм и рэкет, ставший символом девяностых. В свою очередь деловики нанимали воров и прочую шушваль для защиты… замкнутый круг криминала.
3. Именно через мафиозные структуры в горячие точки попадало первое оружие – грабить военные склады стали много позже, уже после 1991 года.
4. Криминальная система способствовала разрастанию коррупции на всех уровнях.
5. Вообще, если брать глобально – как можно реформировать страну, большая часть населения которой воровала и участвовала в коррупции? Воровство с рабочего места – это тоже воровство, а покупка мяса по знакомству – это тоже взятка. И как будут вести себя люди, делавшие это – если волной Перестройки их вынесет наверх и им предложат десять тысяч долларов? Или двадцать? Или пятьдесят?
Если человек гнилой – то он гнилой.
СССР перед Катастрофой: спекуляции, воровство
Перед Перестройкой – на самом деле существовало два Советских союза, и эти две страны неуклонно отдалялись друг от друга.
Я приведу довольно большой отрывок из книги Евгения Вышенкова «Устная история рэкета», чтобы все понимали, о чем я.
На поверхности Ленинград – абсолютно советский город, и казалось, эта власть будет существовать вечно. Понурое большинство, обитающее в новостройках, жило своими шестью сотками, получало продовольственные наборы к праздникам, давилось в очередях за молочными сосисками и водкой, медицинской помощью, железнодорожными билетами. Из репродукторов звучали бодрые песни Эдуарда Хиля и Эдиты Пьехи. С точки зрения начальства в городе трех революций – тишь да гладь.
Между тем ледяной панцирь советской власти на глазах становился тоньше и тоньше, а подледная жизнь – все разнообразнее и разнообразнее. Ленинград напоминал могучий дубовый шкаф, насквозь изъеденный древоточцами.
Коммунистическая власть изначально – режим кровопийц, а не ворюг. Советский гражданин – вечный ребенок, находившийся под присмотром строгих родителей. У него один работодатель – государство, его постоянно, с младенчества до старости, учили. Он одевался, во что было велено, ел и пил в пределах гигиенической нормы, читал книжки по утвержденному списку и насильственно подвергался радиообработке. Как это часто бывает в семейной жизни, на самом деле советские граждане – дети шкодливые, вполуха слушали нотации родителей, подворовывали мелочь из карманов и прогуливали уроки.
Смысла слушаться не было. Карьера прорывов не обещала. Социальный лифт не работал. Скрытая инфляция и дефицит уравнивали между собой социальные низы и средний класс. Еще в 60-е инженер, офицер, врач, преподаватель вуза – почтенные люди, завидные женихи. А в 70— 80-е слова «доцент», «инженер», «хирург», «офицер» уже потеряли былое обаяние. Теперь бармен, продавец, автослесарь – вот привилегированные позиции. Именно эти люди ближе всего подобрались к желанной потребительской триаде: «дачка, тачка и собачка». Самая острая и самая современная пьеса того времени называлась «Смотрите, кто пришел», которая рассказывала о том, как дом в писательском дачном поселке, подобно чеховскому вишневому саду, переходит к новому владельцу – бармену. В общем, была та же картина, что и в конце императорского периода: Раневских сменяли Лопахины.
Общественный договор между коммунистической властью и гражданами формулировался любимой присказкой тех лет: «Вы делаете вид, что нам платите, а мы делаем вид, что мы работаем». В многочисленных ленинградских НИИ, КБ и прочих конторах служба шла ни шатко ни валко. Дамы обсуждали выкройки, кулинарные рецепты, вязали свитера. Мужчины проводили значительную часть времени в курилке, где рассказывали друг другу новейшие анекдоты о чукче, Чапаеве и Штирлице, делились воспоминаниями о субботней пьянке, частили начальство.
Главное на службе – это подготовка к очередному корпоративу. Выпускались стенгазеты с виршами местных куплетистов, готовился капустник, собирались припасы. Кто-то приносил кассетник с Высоцким и Beatles. Дамы одевались в свое лучшее джерси, высиживали очередь к парикмахерше, просили знакомых привезти польские духи «Быть может» из московского магазина «Ванда».
Никто уже всерьез не верил партийным лозунгам. На практике коммунистический строй лишь требовал от советского человека соблюдения некоего официального ритуала, каждый год уменьшающегося в объеме. Комсомолец должен был сдавать Ленинский зачет, по праздникам ходить на демонстрацию. На открытом партийном собрании не рекомендовалось протестовать против войны в Афганистане: исключили бы,– но все, что касается кухни, курилки и дружеского застолья, не только не контролировалось, но даже уже не являлось предметом оперативного наблюдения. В любой самой правоверной компании всегда находился балагур, который умел подражать невнятной речи стареющего Леонида Ильича.
Основное достижение ленинградцев к началу 80-х – приватизация жизни. Люди отделили личное от общественного. Активное меньшинство перестало полагаться на государство и начало строить свою жизнь вне официальных возможностей. Каждый уважающий себя мужчина должен был «халтурить» и «крутиться». Строили коровники, репетировали абитуриентов, писали диссертации для кавказских и среднеазиатских соискателей, брали взятки, делали ювелирку, воровали жесть с завода, торговали мясом «налево», шили штаны, принимали пациентов за деньги. Шутливое проклятие: «Чтоб тебе жить на одну зарплату» – из того времени.