Бессмертный избранный

— Сначала мне нужен ответ! — рычу я, вскакивая на ноги. — Если все ваши обещания ложь, тебе лучше бежать прямо сейчас, маг.

От меня шарахаются в стороны, несколько человек враз оказывается на ногах, губы шевелятся, начиная творить заклятия. Вчерашний маг размахивает руками, приказывая остальным прекратить. Цилиолис невозмутимо жует фуфр, он словно не слышит в моем голосе обещания смерти.

— Мы не лжем, — говорит маг, когда шепот заклинаний вокруг стихает. — Пусть молния ударит в это дерево, если я обманываю тебя.

Я смотрю в ту сторону, куда он указывает — долго, чтобы убедиться, что молния точно не ударит. Натыкаюсь взглядом на белые волосы, повисшие на кусте.

— Эта девушка была ученицей какого-то вашего мага, — говорю я медленно. — Она наложила мне повязки на раны. Говорила, что не пользуется магией.

Они все молча слушают, и я продолжаю:

— У меня была рана на плече. На животе — след от меча. И отравленная стрела воткнулась мне в спину. Это случилось в первые дни двоелуния. Теперь от моих ран не осталось и следа.

Маги переглядываются между собой, на их лицах замешательство. Они, как и я, знают, что такие раны быстро не заживают. Ядовитые стрелы несли в себе сильный яд. Он разъедал плоть, и вскоре она начинала вываливаться из раны, которая к тому времени набухала и причиняла невыносимую боль. Рана сочилась кровью и водой, и лекари часто делали разрезы крест-накрест, чтобы облегчить воде путь наружу. Обычно после таких ран оставались шрамы на всю жизнь. У меня тоже остался — пальцами я мог нащупать под лопаткой небольшой бугорок, но зажило все быстро, словно никакого яда и в помине не было.

— Покажи нам свои раны, Серпетис, — просит один из магов.

— Он готов был убить вас, чтобы выбраться отсюда, — подает голос от костра Цилиолис. — И еще вчера говорил о том, что не моргнув глазом сожжет вековечный лес, когда станет правителем Асморанты. А теперь вы слушаете его сказки.

— Никто не оценил твоего родства с Инетис, да? — огрызаюсь я.

— Мое родство хотя бы настоящее, — отвечает он в таком же тоне.

Я готов сорваться, но сдерживаю себя. Цилиолис прав… может оказаться прав. И пусть внутри меня сидит каменная уверенность, я могу ошибаться.

Я расстегиваю корс и вытаскиваю из-под пояса сокриса подол рубуши. На животе моем — лишь узкий след от удара. Края раны сошлись и срослись. Никакой красноты. Никакой боли. Я показываю плечо и спину. Маги оглядывают меня, не прикасаясь — но я ощущаю кожей их силу. Мне противна магия, противны их шепот и суетливость, но я понимаю, что кроме них ответы мне спросить не у кого.

— Мы никогда не видели такого, — говорит вчерашний маг, жестом прося меня опустить рубушу. — Скоро за вами придут. Может, Мастер знает.

— Так здесь есть магия или нет? — спрашиваю я в который раз.

— Мы не почувствовали ее запаха на твоей коже, Серпетис, сын Дабина, — говорит другой маг, коренастый и плечистый. Чем-то он напоминает мне отца. — И вчера, когда мы брали твои волосы, мы ее не заметили. Ты исцелился сам или ученица тебя исцелила — магии в этом не было.

— Но так быстро раны не заживают, ты прав, — кивает вчерашний маг.

— Они могли просто не почувствовать магию, хоть она и была, — замечает Цилиолис. Он уже поел и поднялся, оглядывая поляну. — Ты говоришь, что рану получил в дни двоелуния. В те дни магия другая, она не желтая и не белая, не принадлежит ни одной из лун и не подчиняется правилам кругов. Она особая. Та ученица могла не говорить заклятий. Она могла просто приложить нужную траву — и магия двоелуния дала бы ей силу.

Я не понимаю, о чем он, и это меня злит. Как и голос, в котором звучит насмешка.

— Цилиолис говорит правду, — кивает маг. — Но это не означает, что ученица тебе солгала. Она магию не использовала. Но ты был исцелен именно ею.

Находиться на поляне тягостно, но выхода нет. Заклятье на волосы действует — попытавшись приблизиться к тропе, я едва не завопил от резкой боли, пронзившей скальп. Показалось, что кто-то схватил меня сзади за волосы и дернул, каждую волосинку по отдельности, так что из глаз посыпались искры. Ощупав голову, я чувствую под пальцами кровь. Макушка болит, горит огнем.

— Что, решил проверить? — Цилиолис не балует меня отсутствием своего внимания. Он большую часть дня сидит у костра или бродит по поляне, впрочем, как и я.

К концу дня мы знаем каждый куст на поляне. Маги занимаются своими делами — носят воду из ближайшего ручья, подметают в лачуге пол, собирают какие-то растения.

— Не помню, чтобы я обязывался давать тебе отчет, — говорю я и вытираю окровавленные кончики пальцев о ближайший куст.

— А вот так лучше не делать, Серпетис, — говорит он. — Ты же среди магов. Заклятья на крови — самые сильные. Если кто-то захочет убить тебя, этого количества крови не хватит. Но сделать так, чтобы кровь не держалась в твоем теле — запросто. Хочешь, покажу, как это.

Я срываю испачканный лист с куста и поворачиваюсь к Цилиолису. Он ухмыляется. Машет рукой в сторону костра.

— Бросай в пепел, он еще горячий. Листок сгорит, а с ним и твоя кровь.

Он дал мне совет, но у меня нет желания благодарить. И я не благодарю. Просто молча бросаю лист в пепел и наблюдаю за тем, как он съеживается и тает.

До нас доносятся голоса магов, и спустя пару мгновений я понимаю, что доносятся они не из дома. Кто-то приближается к поляне из леса.

Голосов несколько, все мужские. Я понимаю вдруг, что вокруг меня одни мужчины, хотя некоторые маги за обеденной трапезой называли имена подруг или жен, обсуждая домашние дела. Они в этой лачуге не живут, а значит, собрались здесь из-за меня. Оставив семьи, чтобы… чтобы дать мне спокойно уйти, когда придет их предводитель, Фраксис?

— Вот видишь, ты и сам все понимаешь, — говорит Цилиолис. Он стоит у кострища и тоже смотрит на тлеющий лист. — Тебе так просто не уйти, Серпетис. Они напали на тебя не за тем, чтобы просто отпустить, когда ты оклемаешься.

— Я знаю, — говорю я.

— Попробуй сбежать. Я могу сорвать твои волосы с куста, и ты сможешь уйти. Правда, если останется хоть один, тебе сорвет половину скальпа. Но свобода того стоит. Ты расскажешь правителю о том, как маги напали на тебя. Он придет и сожжет этот лес, и ты, может, даже сам сможешь поднести к подлеску горящую головешку.

Я поднимаю взгляд.

— Мне не нужна твоя помощь, маг, — говорю я. — Совсем не нужна. Как и твои непрошеные советы. Я могу ненавидеть магов всем сердцем, но я верю, что они меня не обманули.

— Еще вчера ты сам был готов сжечь этот лес. Что изменилось?

Мы обмениваемся долгими взглядами. Цилиолис провоцирует меня. Вызывает во мне гнев и злость своими едкими словами. Но мой отец учил меня думать, а не чувствовать. И я беру себя в руки, хоть это и тяжело.

— Ты просто плохо знаешь меня, маг. — Я цежу последнее слово сквозь зубы.

Маги уже толпятся у края поляны, вглядываясь в лес. Голоса все громче, и вот уже на тропинке меж деревьев показываются люди. Впереди — бородач с лицом простака из детских присказок. За ним — маленький кудрявый мужчина в темно-коричневом плаще. Он кутается в него так, словно уже наступили Холода, хотя воздух уже прогрелся, и мне тепло.

За ним идут еще двое, и одного из них я знаю. Я едва удерживаюсь от шага навстречу, когда вижу перед собой того, о ком думал так много и так часто.

Нет. Обманываю себя. Не о нем я так часто думал, а о ней.

Этот высокий сухощавый старик мне точно знаком. Мастер, человек, который помог мне выбраться с края бездны. Я стою и смотрю на них, и он замечает мой взгляд, но смотрит на меня равнодушно, словно не узнавая.

— Фиоарна. — Тем не менее, он обращается ко мне так же, как обращался там, в домике у ручья. — Фиоарна.

Теперь его взгляд направлен на Цилиолиса. Ну конечно, он же сын наместника Тмиру. Только в отличие от меня, он все еще имеет право называться фиоарной. Я же уже нет.

— Мастер, — откликается Цилиолис. — Мне обещали, что я увижу свою сестру. Где она?