Бессмертный избранный

Бородач везет меня к вековечному лесу, а сердце тянет меня назад, к сыну, который оплакивает мать, считая ее мертвой. И я тоже плачу.

Мы почти приехали — далеко впереди, на горизонте, уже виднеются синеватые кроны хвойных деревьев и зеленоватые — лиственных. Лес кажется сине-зеленым морем, раскинувшимся в самом сердце Цветущей равнины, оно колышется и ходит волнами, оно живет и дышит, и это дыхание ощущает на себе вся Асморанта.

Дыхание магии.

— Убивался как твой сынок, — повторяет бородач снова и снова, разрывая мне сердце. — Так плакал, так кричал. Вся Асма слышала.

Я закрываю глаза, и слезы текут ручьем. Я в одной одежде уже третий день, мое немытое тело пахнет, а в волосах, кажется, уже кто-то завелся, но меня все это не волнует. Я хочу вернуться назад, я так сильно хочу вернуться назад. Обнять своего сына, прижать его к себе, сказать, что я жива.

— Если бы твой сын обладал магией, половина Асмы уже была бы на пути во тьму, — говорит бородач, направляя лошадь с холма вниз. — Остановимся в овражке. Переночуем. К вековечному лесу не стоит подъезжать ночью, хоть и двоелуние уже кончилось. Себе дороже.

Я сижу, укрывшись рогожей, и вытираю слезы руками. Услышав слова старика, я поворачиваюсь и смотрю вдаль. Мы спускаемся с холма, и лес из виду пока пропал. Солнце уже покатилось с небес на ту сторону мира, но до заката мы могли бы успеть — времени много, лошадка бежит резво, отдыхали мы недавно. Почему он не решается?

Чем ближе мы к вековечному лесу, чем больше вокруг нас — в воздухе, в траве — чистой магии, тем лучше я себя чувствую. Моя магическая сила возвращается ко мне. Я — маг ветра и воды, моя сила носится по воздуху, питается запахами, овевает меня своим дыханием. Я чувствую лесные ароматы, а лес вскоре почувствует меня. Я ступлю меж деревьев, и ветки сомкнутся за мной — и лес обнимет ту, чью магию он почувствовал.

— Наверно, твой муж уже понял, что проводников заморочил маг, — говорит бородач. — А может, это ты заморочила их и сбежала.

Я уже давно поняла, что он никакой не проводник. Мланкин не отправил бы свою неугодную супругу в такой путь в сопровождении одного-единственного человека, да еще и такого странного. Я догадываюсь, что он навел морок — положил вместо меня в повозку полено или просто сверток ткани, и с помощью заклятья сделал его похожим на меня. На ночь этого морока должно было хватить, а вот утром, обнаружив вместо изгнанной правительницы куклу, солдаты наверняка пришли одновременно в ярость и в ужас. Наказание Мланкина будет — и уже было — жестоким.

Но для того, чтобы сделать такую куклу, нужна моя кровь. Я не знаю, как этот бородач ее достал, и единственное возможное объяснение, которое я нахожу, кажется безумным.

— Меня должны были охранять, — говорю я. — Как тебе это удалось?

Он хмыкает. Мы съезжаем в овраг, и лошадка останавливается, тут же начиная щипать траву. Повернувшись ко мне, бородач прищуривается и кивает.

— Ты же маг, Инетис. Есть много способов обмануть человеческие глаза.

— Тебе помогал мой брат? — спрашиваю я. Я даже оглядываюсь вокруг, словно ожидая, что Цили вдруг появится откуда-то из-за холма. — Это Цилиолис тебе помог? Он ждет меня в лесу?

Бородач качает головой.

— Твой брат? А разве у правительницы есть брат? Все знают, что твой брат умер от лихорадки много Цветений назад.

Я замираю, понимая, что он прав. Меня пронзает ужас, и я не сразу понимаю, что он не просто говорит мне это — он знает, что это не так.

— Пусть знают и дальше, — говорит бородач. — Но ты ошиблась, Инетис. Твой брат далеко отсюда, и я не служу ему и не помогаю.

— Откуда ты столько знаешь? — спрашиваю я. Сердце наполняется почти суеверным страхом — кажется, этот человек в курсе всего, что творится вокруг, ему знакомы все имена и все заклятья, и все виды магии. — Ты увез меня из-под носа слуг правителя Асморанты, ты знаешь имя моего брата и знаешь, где он, ты знаешь моего сына…

— Время еще не пришло, — говорит он, разводя руками. — Но я не враг тебе, Инетис, не враг. Я пойду с тобой в вековечный лес и доведу тебя до жилища Мастера, который даст тебе приют. Я дам весть твоему брату, чтобы он знал, что ты жива и смог тебя найти.

Я сжимаю руки в кулаки.

— А что взамен?

— Взамен ты должна будешь сделать то, что повелит тебе твое сердце.

В его устах эти слова звучат нелепо, но они только усиливают мой страх. И добродушное выражение этого бородатого лица совсем не помогает его унять.

— Что я должна буду сделать? — повторяю я.

Бородач достает узелок с едой, разворачивает его и предлагает мне краюху хлеба и сушеное мясо.

— Голодна, Инетис?

Я хмурюсь и злюсь из-за его недомолвок, но от еды не отказываюсь. Мы вечерничаем в тишине, нарушаемой лишь стрекотом каких-то букашек да шелестом травы на ветру. Потом, завернувшись в рогожу, бородач ложится спать, а я выбираюсь из повозки по нужде да и просто размяться. К присутствию этого угрюмого человека я уже привыкла, и ночное платье уже не кажется мне неподобающим нарядом для прогулки на свежем воздухе в его компании.

Я ступаю ногами в траву, чувствуя тепло нагретой солнцем земли. Ветерок обдувает лицо, вокруг тихо и спокойно. Мы в такой глуши, что, кажется, в мире вокруг больше никого и нет. Я шагаю по оврагу, аккуратно, глядя под ноги. Трава здесь почти по колено, высокая, мягкая, как шелк. В детстве я и Цили часто уходили из дома в луга, где играли и бегали дотемна, пока испуганная мать не приходила искать нас.

Пока мы были маленькими, Сесамрин не очень много рассказывала нам о магии, позволяя природе самой учить нас. Цили очень удивлялся тому, что я не чувствую запаха трав и не понимаю, как отличить простую травинку от ядовитой или полезной. А я не знала, как объяснить ему, что я слышу в вихре ветра за окном или в шепоте ручья недалеко от дома. Я пыталась напеть ему песню холодного ветра, но у меня получалось плохо, он смеялся над моим пением, я обижалась и замолкала.

Уже потом, когда мы стали постарше и поняли, что наша мать не просто варит в своем котле пучки трав и поит этим отваром больных людей, но и что-то при этом еще говорит, она рассказала нам.

Магией, по словам Сесамрин, мир был полон всегда. Это как ветер и вода, как солнце и земля, как огонь — сотни Цветений, с самого сотворения мира магия была с нами, и мы дышали ей, ели ее и пили. На севере и юге, на закате и восходе магия одинаковая и разная, как разные дети у одной матери от разных отцов.

Говорят, на севере очень много магов воды. Там много снега, всегда воют ветры, и северный народ, оёкто, строит не легкие домики из глины и дерева, а крепкие большие дома, в которых живут по несколько семей, каждая из которых по очереди поддерживает пламя в очаге. Их маги первыми овладели искусством молчаливой речи — на каменных табличках они острыми железными прутьями начали выбивать знаки, которые, если их прочитать, обретают силу настоящих слов. Северная магия сурова, обычаи оёкто странные, как и они сами.

На восходе, там, где Цветущая равнина переходит в Пустынный край, на больших, с дом размером, шестиногих черепахах кочевники бродят по выжженным солнцем землям. Их магия слаба, а сам народ малочислен и глуп. Асморанта никогда не воевала с пустынниками, и они никогда не решались нарушить наши границы. У них нет даже оружия, только длинные острые палки, которыми они убивают мелких ящериц и змей. Говорят, они едят сырое мясо и пьют змеиную кровь. Только магия крови у них и есть — чутье, позволяющее пустынникам выслеживать добычу за много мересов.

В горах, отрезающих Цветущую равнину от закатных земель, находятся Каменный водопад и Глиняная пустошь. Еще дед Мланкина отправил туда большой отряд — посмотреть, разузнать, нарисовать карту тех земель. Прошло уже больше полусотни Цветений, а отряд так и не вернулся. Ходят слухи, что за Глиняной пустошью мир кончается. Горы отрезают Цветущую равнину от бездны, дышащей холодом и мраком. В детстве, наслушавшись выдумок брата про страшных чудовищ, приходящих из бездны за маленькими непослушными детьми, я не могла спать, плакала, звала маму, а поднимавшийся в доме ледяной ветер срывал с меня одеяло и заставлял Цили хныкать от холода.