Бессмертный избранный

Но наследнику в это Цветение исполнилось только восемнадцать. Зачем мигрису везти его в столицу?

— Очень интересно, — говорю я, чувствуя, как мысли закипают в голове.

— Отличная возможность, — говорит он.

То, чего мы так долго ждали.

Мы — все те, кто потерял в пламени зажженных Мланкином костров своих близких и любимых людей.

Орвинис допивает пиво и ставит пустую кружку на стол.

— Я пока не знаю, какой дорогой они поедут, — говорит он, — но скоро узнаю.

— Я помогу тебе, — говорю я.

Играющие за дальним концом стола разражаются выкриками — они разбили партию, игра окончена, фигурок больше нет. Они поздравляют друг друга, и почему-то мне кажется, что это — добрый знак, и наша игра тоже будет удачной.

Ночь длинна, а я не хочу тратить деньги на ночлег. Орвинис уходит домой — мы с ним договорились встретиться завтра после заката, и я остаюсь один на пустой и темной рыночной площади. До встречи с Улисом еще много времени, и я могу вздремнуть, вслушиваясь в сонное дыхание большого города. Это я и решаю сделать.

Городской бродит где-то поблизости, глухо и гнусаво повторяя «расходимся по домам, расходимся» через каждые пару шагов. Я не хочу попадаться ему на глаза. В городах не чествуют бродяг, а в Асме особенно, так что я спешу спрятаться под мостиком через пересохший ручей. Тут пахнет нечистотами, и шныряют крысы. Запах напоминает мне об Инетис, мечущейся на постели в своей темной сонной, и я сжимаю зубы. Надеюсь, она сделала, что должна. Иначе завтра Мланкин перевернет весь город в поисках того, кто оставил у постели его умершей жены зуб тсыя.

Веточка мозильника и пара слов — и крысы разбегаются, напуганные темным пламенем, вспыхнувшим из ниоткуда. Огонек почти коричневого цвета, и тьму он не разгоняет, но мне этого хватит. Я нахожу более или менее чистое место и укладываюсь, завернувшись в плащ. Я устал, мысли путаются, но сон еще долго не идет ко мне. Холодный ветер дует в лицо, и я вспоминаю тот прохладный вечер в начале Жизни, когда мы приехали в Асму.

С момента, как прекрасная Лилеин перестала биться в судорогах на каменном полу своего дома и испустила по вине мага последний вздох, прошел чевьский круг — сорок два дня. Звери еще даже не съели ее тело, а безутешный вдовец уже выбрал себе новую жену. Мигрис прибыл к нам с приказом срочно явиться в Асму. Он же и принес в наш дом известие о том, что все маги обязаны в самое ближайшее время отказаться от магического знания, иначе будут сожжены на костре.

Матери пришлось бежать в ночь нашего отъезда. Я бы тоже бежал с ней, но Инетис умоляла меня остаться. Прижимая руки к груди, она просила меня сопроводить ее в дом правителя — на жизнь ли, на смерть ли — она не знала.

Отец, не знающий, что и думать, на всякий случай предложил мне поехать не с ними, а следом. Если дело коснется семьи наместника, в которой вдруг оказалось слишком много магов, то мне лучше держаться подальше.

«Инетис он не тронет, — снова и снова повторял он, расхаживая по кухне. — Не тронет».

Очаг почти погас, и только слабые отблески плясали на наших лицах. Я и Инетис сидели с отцом за закрытыми дверями и слушали тишину — и это была последняя тихая тмирунская ночь в нашей жизни.

«Он прислал за тобой, чтобы сделать новой син-фирой, девочка. Не посрами чести нашей семьи».

«За маму словечко замолви», — сказал я, но отец покачал головой и оглянулся на закрытую дверь, словно опасаясь, что нас подслушивают.

«Не говори о матери. Не навлекай на себя немилость, не думай о нас, думай о себе и своей жизни, девочка».

«Цили, — Инетис плакала, но голос ее почти не дрожал. — Цили, когда вернешься, найди маму. Обещай мне, что ты ее найдешь».

Но отец взглядом запретил мне давать такое обещание, и я промолчал в ответ.

Мы выехали засветло. Отряд, присланный правителем в помощь, уже приступил к работе. Магов хватали, допрашивали и тащили к разведенному ночью огромному костру. Многие взывали к наместнику, просили остановить бесчинства и навести порядок, но наместника уже не было в городе, а оставшийся вместо него мигрис отправлял людей по домам, грозя наказанием за неповиновение приказу владетеля.

Через четыре дня, когда мы достигли границ Асморы, нос уже начал привыкать к запаху паленых волос и горящей плоти. Меня тошнило от мозильника, которым я обмазался с ног до головы, от постоянных остановок и проверок путевых табличек, от обысков, во время которых воины заглядывали сестре за воротник. Зуб тсыя на шее будущей жены правителя вгонял в ступор. Ее нужно было сжечь на костре, но в путевой табличке было четко выбито «не чинить препятствий», и после недолгого совещания препятствий решали все-таки не чинить.

Мы приехали в Асму поздно вечером, и после сытной вечерней трапезы и пустых разговоров правитель поднялся из-за стола и протянул руку, приглашая Инетис в свою сонную. Не выдержав положенных трех дней и ночей. Да что там, он даже ночь не дал ей переночевать в чужом доме, сразу потащил в свою постель.

Наутро Мланкин объявил, что он ценит время наместника, а потому уже сегодня его дочь сможет дать обеты. Конечно, для этого ей нужно будет отказаться от магии, но это — вопрос решенный.

Инетис, бледная как смерть, утренничала, не поднимая глаз. Я дождался, пока трапеза закончится, и навестил сестру в саду, куда она вышла прогуляться. Инетис не смотрела на меня, рассказывая о принятом решении. При словах «я откажусь от магии» в голове у меня что-то вспыхнуло, и следующее, что я помню — Орвинис держит меня вниз головой над колодцем и спрашивает, готов ли я искупаться.

С трудом Инетис удалось уговорить его не рассказывать ничего Мланкину. Использовала ли она магию или просто очаровала Орвиниса своей искренностью и молодостью — я не знаю до сих пор. Я умолял сестру не отказываться от магии, но ночь с Мланкином словно лишила ее разума. Даже мои слова о родительском запрете не смогли остановить Инетис.

Грязь и пот. Пот и грязь.

Шесть Цветений пролетели как один день.

Прекрасные волосы Инетис не похожи больше на крыло ворона, они тусклы и спутаны. Ее глаза не кажутся больше сверкающими драгоценными камнями, они мутны, как вода Игмы в начале Холодов.

Моя сестра стала старухой.

Моя мать умерла.

Мланкин потерял жену и решил наказать за это тысячи неповинных людей. Не только маги пострадали от его запрета. Мой отец никогда не оправится от смерти матери, я никогда не смогу ходить по Асморанте открыто, не пряча свою магическую сущность за ароматом мозильника.

В тусклом свете пламени зуб тсыя кажется черным. Я держу его на ладони, рассматривая, разглядывая — словно впервые. Капля дождя, занесенная ветром под мост, напоминает мне о времени. Я тушу огонь, заворачиваюсь в плащ и засыпаю тревожным сном.

5. ОТШЕЛЬНИЦА

Живот сводит от голода, но я упрямо бреду по лесу. Ветер шумит в верхушках деревьев, и я слышу в шелесте листвы голос Мастера. Он говорит, что я почти пришла. Что осталось еще немного, и я окажусь на дальней поляне, где всегда царит ночь, и деревья танцуют свою магическую пляску, сбивая с толку случайно забредших путников. Голос Мастера звучит так живо, что я с трудом удерживаюсь от желания обернуться и посмотреть, не идет ли он за мной. Но в вековечном лесу лучше не оглядываться назад. Всякое может привидеться. Шагнешь навстречу мороку, покинешь тропу — и потеряешься навсегда. Я улыбаюсь про себя и иду вперед, и гляжу только вперед. Дальняя поляна и правда уже совсем близко. Немного осталось.

Я задерживаюсь на мгновение, когда неожиданно тропа делает поворот, уводя меня на закатную сторону. Полные луны, ярко освещающие лес, вдруг скрываются за неизвестно откуда взявшимися облаками, дует ветер. Верный знак — я уже совсем близко.

Я запахиваю корс, чтобы ветер не смог забраться под легкую рубушу из домотканого полотна, и иду медленнее. Главное теперь — не пропустить место развилки. За ней и начинается нужная мне тропа.

Еще пара десятков шагов, и я вижу ее. Тонкая серебристая ниточка, почти незаметная человеческому глазу. Она убегает в сторону от основной тропы и тут же пропадает из виду. Я сжимаю в руке пучок дорожной травы, которая поможет мне не сбиться с пути, и ступаю на серебристую тропку. И все меняется.