Чертова дюжина

Испарина покрыла лоб, заныли руки в ремнях, дыхание участилось, а пульс стрелял, как из пулемета. Нет, спешить в таком деле я не буду. Еще раз все тщательно обдумаю и только потом приму осознанное, правильное решение.

Итак, родители. Они появились в моей комнате, именно в той обстановке, которая у меня сейчас, как будто просто зашли ко мне в гости после долгого отсутствия. Безусловно, если существует тот коварный соблазнитель, заманивающий меня в загробный мир, они находятся в полной его власти. Соблазнитель ведет со мной изощренную игру, и родители, вероятно, весьма ограничены в своих возможностях мне помочь, даже если бы хотели этого. Но это все же мои родители, и они, понимая коварство и могущество своего повелителя, все же могли хотя бы попытаться подать мне тщательно замаскированный знак, который мог бы насторожить меня. По-видимому, там, за пределами жизни, окружающая обстановка может формироваться как по мановению волшебной палочки в соответствие с характерными чертами и пожеланиями прибывающего. Внешние обстоятельства встречи, безусловно, определяет тот самый неизвестный могущественный соблазнитель. Но родители, как непосредственные участники сцены, желая мне помочь, могли схитрить и незаметно каким-то образом повлиять на окружающую обстановку во время самой встречи. Что же было не так?

Кажется, родители ничего существенного напрямую мне не говорили, но это, видимо, и невозможно было сделать, находясь под постоянным контролем соблазнителя…

Обстановка в комнате… Она была привычной, знакомой, но, правда, не в точности такой, какая окружала меня до посещения того мира и окружает меня сейчас…

Отличия… Действительно, были отличия! Во-первых, за окном там уже наступал день, здесь же до сих пор тянется ночь. Во-вторых, там отсутствовала Душка! О чем же могут сигнализировать эти два, казалось бы, совсем мелкие отличия?

Немного переведя дух, я задумался. Задачка явно не из легких…

Эврика! Исчезновение из поля зрения удушающей машины может означать только одно: ее там нет, потому что не должно быть – это чужое, вредное, совершенно не нужное в твоей жизни!

Наступающий день за окном… Ага, и здесь прослеживаетися прямая логика. Выброси машину-душителя, и в твоей жизни рассеется тьма, и наступит светлая полоса, наступит день!

Получается, родители выполнили свой долг и действительно подали мне сигнал, пусть крайне завуалированный, но все же подали! И я все-таки смог расшифровать его! Какой же я глупец, ведь только что мог совершить роковую ошибку – расстаться с собственной жизнью. Ох, как не прост оказался этот загробный мир!

Я выдохнул уже свободнее, потянулся правой рукой к шее с намерением ослабить и снять к чертям собачьим проклятый обод. Кончено, эти безбашенные путешествия в загробную жизнь больше не для меня.

Что такое? Рука перестала слушаться меня, ее что-то держит, не давая возможности согнуться в локте. Но я знал наверняка, что именно правая рука должна оставаться относительно свободной, ведь я просто физически не в состоянии был туго затянуть на ней ремень своими силами. Я взглянул на правую руку и не поверил своим глазам: каким-то чудом ремень оказался туго затянутым на запястье! Повернув голову влево, увидел, что и левая рука зажата ремнем гораздо плотнее, чем я это обычно делал в прошлых опытах. Попытавшись двинуть ногами, я убедился, что и они жестко пристегнуты ремнями к кушетке. Что здесь происходит? Сделав несколько безуспешных попыток освободиться, я застыл в недоумении, но вдруг почувствовал, как обод напрягся и плотно охватил шею под подбородком. Что еще за напасть? Ведь я точно помню, что не нажимал кнопку на пульте и не включал машину… Или нечаянно все-таки нажал? Кстати, а где же сам пульт? Приподняв голову, я увидел, что пульт находится явно вне моей досягаемости. Только что был в правой руке, а сейчас уже в метре о нее, как будто у него выросли ножки, и он шустрым таракашкой незаметно отполз прочь. Нет, вероятно, я его сам нечаянно оттолкнул, когда пытался освободиться от ремней. Хорошо, это мне понятно, но как оказалась нажатой кнопка пуска? Ведь такое невозможно сделать без внешнего усилия! Неужели что-то закоротило в машине и произошло самопроизвольное ее включение? Час от часу не легче.

Я никак не мог до конца осознать происходящее, а обод все туже стягивает мою шею и совсем не думает останавливаться. Голова начинает гудеть, наливаться свинцовой тяжестью, язык во рту безобразно распухает, глаза выскакивают из орбит. Все плывет перед моим тускнеющим взором.

Скорее машинально, чем осознанно, я с трудом поворачиваю чугунную голову вправо и бросаю взгляд на свое гениальное изобретение, удушающую машину. И сквозь сгущающийся кровавый туман вижу, что с Душкой происходит что-то не то. Ее пластмассовый корпус охватывает мелкая дрожь, а в моих ушах вдруг раздается мерзкое хихиканье, которое быстро усиливается и превращается в гомерический хохот. Голос неприятный, визгливый, и доносится он справа, из недр удушающей машины. Чертова железяка, ты откровенно смеешься, издеваешься надо мной! Каким же глупцом я оказался!

Душка буквально заходится от утробного, квохчущего, отвратительного смеха, который заполняет окружающее пространство. Куда от него деться…

Куклы

– Дед, а КГБ и НКВД – это одно и то же? – вопрос мальчика прозвучал неожиданным диссонансом, нарушив чудесную гармонию теплого июньского подмосковного вечера.

На террасе потемневшей от времени деревянной дачи, в удобных плетёных креслах сидели двое – старик с дряблым лицом кирпичного оттенка и двенадцатилетний мальчуган необыкновенной ангельской внешности. Казалось, херувим во плоти сошел на землю, чтобы продемонстрировать людям эталон небесной красоты. Впрочем, во всём остальном это был обычный московский школьник, которому всё на свете интересно – от Бермудского треугольника до произведений недавно вернувшегося из Штатов Солженицына. На эти выходные Никита (так звали мальчика) взял у одноклассника „Архипелаг Гулаг“ и добросовестно изучал его на дедовой даче. Родители сегодня остались в городе, и он приехал на электричке в гордом одиночестве.

– Дед, ты же сам в КГБ работал, ты должен знать!

Аристарх Маркович недовольно поморщился. Он хотел проигнорировать вопрос внука, якобы не расслышав его, но Никита оказался настойчив.

Аристарх Маркович оторвался от газеты и, поправив висящие на кончике носа массивные очки в темно-коричневой черепаховой оправе, преувеличенно рассеянно взглянул на мальчика:

– Ты что-то спросил, Никита?

– Дед, не прикидывайся, ты слышал мой вопрос. Ты ведь в КГБ работал и должен всё знать.

Что-то в вопросе внука не понравилось Аристарху Марковичу. Новые, незнакомые нотки зазвучали в голосе мальчика. Нотки сомнения и даже совсем уж несвойственного Никите ехидства. Что ж, видимо подошло время, и пришла пора объясниться.

Аристарх выпрямился, свернул „Советскую Россию“ и аккуратно положил газету на край круглого темно-малинового столика, покрытого узорчатой желтой скатертью-паутинкой. Затем внимательно посмотрел на мальчика, разглядел книжку Солженицына в его руках и вздохнул сокрушённо.

– Что тебе сказать, – начал он медленно и осторожно, – моя молодость прошла в сложное время. В предвоенные годы мы строили могущество нашей Родины, нас окружали враги, и с ними приходилось бороться. Этим и занималось сначала ОГПУ, потом НКВД, а затем и КГБ. Это всего лишь разные названия одной и той же организации, в которой я работал когда-то.

Мальчик внимательно выслушал торжественную тираду Аристарха Марковича и тут же задал новый вопрос, вполне сочувственным тоном; казалось, он просто не до конца понял дедово разъяснение:

– Дед, а вот здесь пишут, – он указал на книжку, – что часто арестовывали невинных людей и ссылали в лагеря, а многих расстреливали. Это были ваши ошибки, да?

И тут Аристарх Маркович внезапно ощутил неприятный озноб в теле, у него застучало в висках и дрогнули руки. Он потянулся к пачке „Кэмела“, валявшейся на краю стола, достал сигарету и прикурил от бронзовой зажигалки в виде охотничьего патрона.