Страница 2 из 13
Повесть «Пробужденное пространство» в сборнике имеет самостоятельное звучание, хотя отчасти связана с сюжетом предшествующих рассказов. Ее можно назвать исторической, так же как и автобиографической. Гармоничное единение разновременных пластов является особенностью авторского мировоззрения и творческого метода. В первой части повести Михаил Зарубин рассказывает о нескольких этапах знаменитой, задуманной Петром Великим Первой Камчатской экспедиции, о ее задачах, достижениях, о сложных, иногда трагических событиях, сопровождавших выдающиеся открытия. Главные герои повествования не только славные морские офицеры, чьи имена сохранились в истории Отечества, но и простые русские мастеровые люди, корабелы, об их трудных судьбах автор говорит с большой теплотой и сочувствием. Писатель восхищается суровой красотой Сибирской земли, теми местами, где он сам родился и вырос, – величественной тайгой, знаменитыми водными путями России – «Божьими дорогами» Руси – царственным Енисеем, непокорной Ангарой, мудрым Илимом. Вторая часть повести посвящена нашим современникам, которые осознают, что связаны неразрывным духовным и кровным родством со своими далекими предками.
Произведения Михаила Зарубина в сборнике «Журавли» динамичны, современны, повторяющиеся в разных метафорических и символических интерпретациях наглядные образы способствуют выражению весьма важного, обобщенного содержания, проявляющегося в обыденных ситуациях, простых поступках и присущих любому человеку переживаниях. Несмотря на то что писатель рассказывает о временах минувших, для молодого читателя далеких, внутренний смысл повествования актуален, потому что это книга о временной, убывающей человеческой жизни, проходящей под знаком Вечности, ею направляемой и спасаемой. Но это книга и о неизбывности жизни, о ее нарастании в границах веры, верности и любви.
Часть I
Мама
Белизна ее лица была белее, чем у остальных женщин деревни. Это была даже не белизна, не бледность – это было сияние. Так сияют в весеннем поднебесье крылья журавлей или в осеннем ночном небе далекие созвездия. Красота ее была несомненной, непререкаемой, не вызывающей соперничества и пересудов. В свои сорок с небольшим лет она была стройна и грациозна. Откуда у деревенской женщины, занимающейся тяжелым физическим трудом, была эта небесная грация? Грация печальной трепетной птицы. Легкая, летящая походка казалась врожденной, она не шагала по земле, как все остальные крестьянки ее возраста, а как будто скользила, касаясь поверхности только кончиком ступни. Так сказочная царевна-лебедь скользит по глади вод. Ее не утяжеляли ни грубые сапоги, ни стеганая телогрейка, которая в стремительном движении распахивалась, и полы ее как крылья трепетали на встречном ветру.
Помню, как однажды, заслышав курлыканье журавлей, моя красавица, моя ненаглядная мама остановилась, запрокинула голову, прислушалась и тихонечко запела. Это была даже не песня, это было прославление бытия – негромкое, стеснительное, но величественное в своей искренности, сливающееся с близким журчанием остывающего под лучами осеннего солнца ручейка.
И тогда мне она показалась ангелом, залетевшим в трудные таежные края из неведомого мира, где нет смерти. Где солнце не заходит за горизонт, и огромные маки на гибких высоких стеблях алым своим оперением трепещут в небесных высях…
Журавли
В этот раз Мишка с матерью потратили на сбор брусники больше времени, чем обычно, – целый день. На их постоянном месте у Малой речки кто-то ее уже обобрал, прошелся по ягоднику с варварством бульдозера. Ягоду брали наверняка браконьерским способом – совком. Веточки-крохотульки замяты, глянцевые листики безжалостно потоптаны, многие кустики с корнями вырваны. Пришлось идти к Россохе, но и там нетронутых полян не нашлось, одни оборыши. С полупустых участков за день с трудом набрали по ведру, но благодаря этому в турсуках[1] осталось место для рыжиков, которые год от года селились в еловом лесу возле большого болота. Наполненный ягодами и грибами Мишкин турсук был тяжел, лямки врезались в плечо, и мальчик то и дело оттягивал их руками, ослабляя давление и давая отдохнуть уставшим плечам. Мать, видя это, часто делала остановки, поглаживала плечи сына и приговаривала:
– Своя ноша не тянет…
– А какая тянет, мама?
– Чужая, – улыбалась мать.
– Разница-то какая?
– Значит, есть разница, раз говорят. Потерпи немного, Миша, сейчас до кулиги[2] дойдем, а там по полю, и считай, что дома.
– Далеко еще, – вздыхал Мишка.
Чтобы подбодрить сына, мать время от времени говорила:
– Посмотри, сынок, какая красота вокруг. Не налюбуешься.
Они садились на теплую лесную подстилку, мать очерчивала рукой возле себя какой-то незримый полукруг, словно хотела заключить в него и приблизить к сыну все самые, на ее взгляд, красивые места. Простая деревенская женщина, она всегда старалась поделиться с людьми своей радостью, вовлечь все окружающее в поле своего тепла и света. Иногда она делала не совсем понятные для Мишки вещи: осторожно пригибала к его лицу веточку осины и восторженно говорила:
– Миша, посмотри, как солнечный лучик высвечивает осиновый лист, каждую жилку. И цвет листа меняется. Видишь: веточка стала похожа на золотой ручеек… Какая же красота в природе!
Они любовались еще невиданными красками леса. Казалось, этой осенью они совсем не такие, как прошлой. Желтые нынче стали совсем золотыми, красные – клюквенно-брусничными, а зеленые были каменно-холодными, малахитовыми.
– Миша, ты только прислушайся! Чего только не услышишь в лесу! Слышишь, как журавли кричат? Это они в чужие земли собираются. А что это за скрип – знаешь? Это скрипят старые деревья, вроде бы чуют лютую зиму. Ты думаешь, деревья нам даны только для того, чтобы печки топить да дома строить? Нет, сынок. Они еще и почву лесную оберегают, сбрасывают листву на землю, укутывают ее теплым одеялом, чтобы не промерзала в морозы. Ведь в ней должны перезимовать и корешки, и зернышки. А вот посмотри, какие сосны-красавицы. В старину из них делали военные корабли. Так они и называются – корабельные сосны.
Мать брала Мишку за руку, и они шли дальше, вдохновленные близостью деревни. Но сынишка уж слишком устал. Увидев на дороге сухую сосновую ветку, мать подняла ее, укоротила, обломала сучья и подала Мишке.
– Вот тебе посох.
– Я же не дед какой-то!
– С посохом и молодые ходят, лишняя опора в лесу не помешает.
После первой сотни шагов спросила Мишку:
– Ну как?
– Здорово. Так легче, и правда. Спасибо.
– Спроси любого старика в деревне, он тебе то же самое скажет. Никто из них в лес без палки не пойдет.
Так за разговорами и с небольшими передышками добрались они до кулиги. Поле открылось сразу, за поворотом, и мгновенно ослепило чудесным видением. Мать схватила Мишку за руку и, приложив к губам палец, оттащила сына на несколько шагов назад. Прижав к себе Мишку, она восхищенно выдохнула:
– Журавли…
– Да, – прошептал он. – По всему полю.
Через ветки маленьких елочек было хорошо видно, что все поле, протянувшееся от леса до реки, было занято журавлями. Птицы были в движении: кто-то важно вышагивал на длинных палочках-ножках, похожих на ходули, кто-то выискивал мышонка-лягушонка, или что-то еще съестное, на недавно скошенном поле.
Мишка впервые увидел такое множество журавлей.
– Зачем они здесь, мама?
– В дорогу собираются. Перед отлетом вожак привел свою стаю попастись на скошенном поле, они здесь наедаются впрок, склевывают опавшее зерно. Сил набираются.
1
Турсук (вост. – сиб. диалект) – берестяной кузовок, используемый для сбора грибов и ягод.
2
Кулига – раскорчеванное место или часть поля, расчищенного для земледелия.