Безмолвие

Внезапная мысль пронзила Георгия. Он ненароком поймал «Голос Америки» или какую-то еще вражескую передачу. Он не должен это слушать! Это голоса сирен, что заманивают моряков в свои сети, а после губят.

Но он не мог оторваться от сладкой мелодии моря. Музыкант распевал о голосах из морской пучины. Они рассказывали историю ушедшего на дно корабля. Мелодия песни была настолько красива, что Георгий не смог себя заставить переключить волну.

Чуть подкрутив указатель «Москвич-3», матрос сделал звук песни более чистым. Песня смерти заиграла сильнее.

Глава 4

28 октября 1955 года, бухта Севастополя.

Все не важно. Помогайбин успеет дочитать ночное молитвенное правило в тишине и спокойствии, без лишних свидетелей. Товарищи спят. Он их охраняет. Не только глазами, прочёсывающими берег, но внутренне. Силами души. В его молитве призыв милости Божьей не к одному замёрзшему на посту моряку, но ко всему кораблю.

Он еще не открылся товарищам в своем решении служить дальше. До вчерашнего похода твердо не ставил перед собой вопрос о деятельности по окончанию срока службы. С грохотом палящего оружия он осознал, вчера, что жизнь на суше будет ему теперь в тягость. Подобные вахты его не тяготили. Наоборот. Безмолвие ночного бдения прельщало его особым благодатным духовным состоянием. Охраняя главное орудие первой башни, он сосредотачивался на Боге. Эти моменты ценны для него отрешенностью от каждодневного мирского. Его душа находила покой в стоянии на волнах.

Смущала перспектива иного… Не нравились Валентину ходившие по кораблю слухи о «спецснарядах» готовящихся для следующего выхода. Неделю назад они не просто репетировали парадный выход в честь столетия битвы за Севастополь. Они стреляли холостыми зарядами, прототипами грядущего вооружения. Таковой выход был преднамеренно предпринят до принятия пополнения новобранцев на борт. Линкор прибыл в порт, где на него глазели щенячьей радостью призывники. Им выдалась честь служить на самом мощном корабле Союза!

Не надо быть тайным агентом или диссидентом чтобы знать: в стране идёт масштабная подготовка к новой войне. Финал мировой войны показал новое оружие, которым теперь обладает не только запад. Душа тревожится при мысли о ядерной бомбе. А вскоре таковая будет здесь, у него под рукой.

«Господи, убереги нас от участи сей» – молил Валентин, уповая не застать нового заряда на вахтах.

Он таскал стамиллиметровые снаряды, весом под тридцать килограмм. От них пахло машинным маслом и мертвой древесиной. Елью. В воображении моряк рисовал запахом смерти именно таким.

Не стоит страшиться будущего. Бог все рассудит. Наступит рассвет субботы. После обеда они с друзьями сойдут на берег, будут сидеть на лавочках и смотреть на мирную жизнь граждан. Надо потерпеть. Все будет.

Чтобы согреться Валя переминал ногами по холодному металлу. Не танец, но некое ритуальное действо с покачиванием в такт песнопению. Колебания, созвучные молитвенному подвыванию, уходили вглубь корабля через перекрытия палуб и переборки трюмов.

Наступившая тьма не означала мирный сон на боевом корабле. В нем течет жизнь, кипит бдение, испаряются мечты.

– Завтра на ужин будет гречневая каша. – Сонно пробурчал Юрий, протирая разделочный стол. Этот матрос интендантской службы казался совсем мальчишкой. По его худому телосложению вовсе не скажешь, что порядок на кухне наводил кок. Юрий был парнем чуть выше поварешки, с хитрыми узкими глазками и не слезающей с губ улыбкой. Как обычно насвистывал, прибираясь после ужина.

В столовой к полуночи остался только кок, да забежавший после смены матрос Исаков. Подобная привилегия, прокрасться на кухню после общего приема пищи – дозволена не каждому обитателю лайнера.

Повседневной заботой матроса Юрия Голоцуцкого являлось шугание от дверей кухни робких бойцов, что надеялись перехватить дополнительную пайку или попросту согреть горло остатками чая. Юре не жалко продуктов, и даже наоборот, обидно за недопитый компот, что придется слить для высвобождения бачка под новые приготовления.

Окрики «жадина» его не докучали. Больнее было, когда Лоб, заявившись с проверкой на кухню и застав едоков не по регламенту, шлепал и самого Юру поварешкой по пятой точке.

«Иди отседа» – Голоцуцкий махал полотенцем всякому, не вовремя зашаркивающему к обеденному столу.

Сложнее приходилось с крысами. Мохнатые завсегдатаи корабля не боялись ни полотенец, ни криков. Был случай, когда отважному коку пришлось взяться за филейный нож и сразиться с королем крыс, подобно Щелкунчику на Рождественском балу.

Как и во всех строгих предписаниях, Голоцуцкий делал маленькие исключения. В круг допущенных к ночному перекусу входила определенная когорта. На корабле матросы являлись друг другу товарищами и братьями. Среди них сложно выделить особенных. Но свыше того существовал не гласный институт землячества. Коллектив из Ставрополья рассредоточился по линкору, выручая друг друга в житейском морском брении.

Из всех земляков ему посчастливилось распределиться поближе к теплому котлу с кашей. Полученное до службы кулинарное образование способствовало тому.

– С рыбными котлетами? – Прожевывая еле теплый ужин, Исаков посматривал на выход с кают-компании. Почудились чьи-то шаги по коридору. Нет, прошли мимо, не застав Георгия за нарушением распорядка дня.

– Котлеты до тебя съели, извиняй.

Гера с тоской подумал, о том, как провожая с призывного пункта на вокзал, бабушка говорила: «Там вас кормить будут по-нормальному».

Юрий не выкидывал остатки с котлов до тех пор, пока не сменится полуночники. Кто-то из ребят, замученный холодным бдением на палубе, то и дело забегал к нему на корабельную кухню, чего-нибудь пожевать. Окошко для выдачи пищи закрывало от кают-компанию самые приятные для уставших юнцов ароматы. В него после вахты, украдкой, стучали морячки. Стоило убрать со столов, начистить котлы, как начинала тянуться вереница «нехватов». Так называли вечно голодных бойцов, прибегающих за дополнительной пайкой. Самообладание поваров в подобные приходы было тверже прикрученных к полу стульев. Единая массивная ножка намертво прицеплена в металлический пол кают-компании. Кругом у столь же надежно прикрепленных столов мягкие кожаные сиденья веяли уютом в одном из приятнейших мест корабля. Со стены нежно улыбался дедушка Ленин, уверяя неокрепшие умы, что тщательное пережевывание пищи приближает страну к коммунизму.

– Спасибо нашим поварам, за то, что вкусно готовят нам! – Гера поставил пустую миску на полочку при окошке. Металлическое донце звякнуло о блестящую лакированную доску.

– Тише ты, поэт. Расшумелся! – Юра ловко подхватил посуду, моментально другой рукой протер полочку от капель с миски.

Очередные шарады так и не слетели с языка Георгия, они были вовремя подхвачены своевременным напоминанием о преступности подобного перекуса не по расписанию. Едва окошко раздачи с унылым щелчком захлопнулось, из коридора раздался топот башмаков.

– Ложки на стол, языки к осмотру! – Ворвался в столовую парень с термосом в руках. Его лицо поделено широкой улыбкой пополам, а на плече висел автомат.

Георгий вытянулся по стойки смирно от громогласного приказа, но разглядев вошедшего, выругался и погрозил кулаком. Невысокий матросик с широкими плечами мало похож на вахтенного офицера со свитой.

Даже не пытавшийся спрятаться кок стер выступивший пот со лба. Что толку прыгать под стол или тараканом заползать за угол кубрика, коль старший офицер чует нарушение порядка сквозь броню корабля. Вошедший матрос Серега Бойко не из тех, кого следует бояться, хоть и выглядел весьма крепко для своего юного возраста.

– Сергей! Етить твою налево! – Выпалил Голоцуцкий из окошка. – Не шуми, крысы сраться начинают от твоего голоса! А тебе потом компот с этим пить.

– Что, хомячишь? – Вошедший караульный выставил на раздаточный прилавок плохо помытые термоса.

– Ты не слишком дерзок для салаги? – Смелость вернулась к Исакову. Матрос, что стоял перед ним, служил на корабле от силы полгода. Исакову доводилось уже его видеть в качестве караульного карцера.