Незримые тени

Она знала, что отец запретил ей подходить к обрыву без него. Но разве она уже не большая? Разве не понимает, что это опасно? А потому она и сама очень осторожно подойдет посмотреть на океан с высоты, а потом спустится вниз за раковинами. Отец наверняка будет спать еще не меньше часа, а тем временем она успеет вернуться.

Девочка посадила кукол рядом с отцом, велев им никуда не уходить, а сама, жмурясь от ярких лучей, зашагала прочь. Шляпку она оставила в траве там же вместе с куклами, но возвращаться за ней София не хотела. Весна была в самом разгаре. Природа налилась свежей зеленью, а на полянах и холмах расцвело множество чудесных цветов.

София нарвала их целую охапку и уселась чуть дальше от самого обрыва, чтобы сплести себе красивый венок. Она скинула чулочки и башмачки, позволив траве щекотать ей ножки, и наслаждалась удивительным видом, открывавшимся отсюда. Океан, маяк и городок внизу были как на ладони. Теплый ветер развевал пряди ее волос, птицы в роще щебетали во весь голос, а океан нес свои прозрачные зеленые волны, с грохотом разбивая их о прибрежные камни.

Девочка чувствовала себя такой счастливой и такой свободной, что ей захотелось петь. Наконец-то она как взрослая, может сидеть тут без чьего-либо присмотра и просто радоваться жизни. Пальчики ее проворно вплетали один цветок за другой, пока не получилась длинная цветочная косичка. Она доплела веночек и ей захотелось украсить его своей шелковой ленточкой, чтобы тот стал еще красивее. София аккуратно распустила волосы и отвязала ленту с головы, но тут сильный порыв ветра выхватил ее из детских пальцев. Лента сверкнула в солнечных лучах красным отблеском и взвилась в воздух. Девочка с криком вскочила, пытаясь схватить ее, но ветер уносил ленту все дальше.

Забыв об опасности, София побежала следом за ускользающей лентой, волосы хлестнули ее по лицу, мешая видеть. Что за наказание с этим ветром! Длинные волосы будто змеи обвили ее! София кружилась на месте, стараясь высвободиться из этого внезапного плена, но ей это не удавалось. Какое-то время она пятилась, неловко перебирая своими ножками, а затем, вдруг, потеряла опору, всплеснула руками и с криком отчаяния полетела вниз с обрыва.

Смотритель не слышал горестного крика дочки. Он все так же похрапывал, пребывая в сладких объятиях полуденного сна. Ему снились прекрасные морские нимфы, которые улыбались ему и танцевали, побрякивая нитками отборных жемчужин, каждой размером с добрый орех. Правда, после нимф ему приснилась сначала жена, а затем и старый священник, строго напомнивший ему о грехе сладострастия.

Было от чего проснуться, осеняя себя крестным знамением. Охая и вздыхая, он пришел в себя и огляделся. Заметив брошенных кукол, он позвал дочь по имени. Когда она не ответила, он обошел дерево кругом, под которым спал, а потом и всю рощу, зовя ее. Никто не отзывался. Только ветер стал дуть все яростнее и было слышно, как бушующие волны набрасываются на берег, а чайки визгливо ругаются друг на друга, гоняясь за рыбой.

Петер ускорил шаг, приближаясь к обрыву. Может, София пошла домой? Но тут он приметил венок и примятую траву, и похолодел. Все в нем так и обмерло. Не в силах сдержать вопль ужаса, он подошел к самому краю и заглянул в зияющую пустоту, едва держась на ногах от налетающих порывов ветра. Трясясь от волнения, жмурясь от слепящего его солнца и отражавшихся от поверхности бурного океана солнечных лучей, он принялся вглядываться в бело-синие потоки воды и пены.

Судя по оголяющимся прибрежным камням, начался отлив. Малютку запросто могло сдуть отсюда, как травиночку! Мысль была такой невыносимой, что смотритель застонал, скрипя зубами.

«Мое дитя! О, мое непослушное дитя!»

Петер присел на колени и подполз к самому краю, борясь с подступающей тошнотой. Он боялся вовсе не высоты, а того, что мог бы увидеть там, внизу. И, наконец, заглянув за самый край, он закричал изо всех сил: «София!!! София!!!».

Словно услышав его, волны схлынули с самой прибрежной части, обнажая камни, где сквозь пену морского прибоя, он разглядел крохотное тельце, облепленное белой мокрой тканью платья.

Крик, полный отчаяния, тоски и невыразимой муки разнесся над океаном. От этого страшного крика переполошились и взлетели чайки, гнездившиеся в скалах. Едва он стих, как раздался второй. Закипая в человеческом горле, он нес с собой злость, горе и боль. Смотритель не помнил, как он отполз от края обрыва. С перекошенного его рта падала слюна, а чудовищная гримаса, исказившая его лицо, могла бы испугать любого смельчака.

Продолжая кричать, задыхаясь, словно в агонии, он, что было сил пытался устоять на ногах, хотя больше всего ему хотелось разбежаться и прыгнуть вниз в эту бездну, и позволить камням внизу оборвать его жестокие страдания.

Спотыкаясь, ничего не видя в тумане от льющихся слез, захлебываясь от горьких рыданий, он добрался к подножию скалы, где лежала София. Грохот океана заглушал его раскатистый вой, а горло так саднило и горело, будто в него налили расплавленный свинец.

За прибрежным утесом он увидел ее на мокром плоском камне, скорчившуюся, неподвижную. Он рухнул на колени перед ней, трясущимися руками коснулся ее щеки и вдруг… до него дошло, что на ее теле и голове нет крови.

Какое-то время он тупо смотрел на ее чуть розовые щечки, а затем изумленно моргнул, заметив, как на нежной тонкой шейке бьется ровный пульс. Вытаращив глаза, он коснулся ее еще и еще, пока не осознал, что девочка жива.

Да, она была без сознания, но она дышала. Она была жива! Петер рассмеялся, потом захохотал, крича, но теперь от радости.

«Господи! Господи!» – благоговейный восторг накрыл его. Невероятно! Упасть с такой высоты на камни и остаться живой и невредимой, без единой царапины! Не веря своему счастью, повторяя то имя дочки, то восхваляя Бога, смотритель все же осторожно осмотрел ребенка, целы ли кости. Но нет, София просто спала или была в обмороке. Петер подхватил ее на руки, увязая в песке, осыпая отческими поцелуями ее личико, на дрожащих ногах побежал к маяку.

Агата сидела у камина, помешивая сахар в чае, то и дело задевая края фарфоровой чашки. Иногда она бросала быстрый взгляд на часы, недоумевая, куда мог запропаститься ее милый племянник. Было пятнадцать минут пятого, а он никогда не опаздывал к вечернему чаепитию, как и за все годы ни разу не опоздал ни к обеду, ни к ужину. Любимый им яблочный пирог, который пекли специально для Деметрия, остывал на блюде.

Служанка, за которой послала Агата, ответила, что видела мальчика в последний раз в полдень у ворот. Кажется, он отправлялся на прогулку.

«Что же могло так задержать моего крошку?» – взволнованно думала женщина. «Разве что…».

Она судорожно вздохнула и пальцы ее затряслись. С ее мальчиком могло случиться что-то нехорошее. Она вскочила, расплескав чай. Ждать было выше ее сил. Слугам было велено искать Деметрия до тех пор, пока он не будет найден. Но им не пришлось идти слишком далеко.

Бледный, как сама смерть, ребенок появился в проеме входной двери, обвел присутствующих пустым взглядом, и рухнул, как подкошенный к ногам обомлевшей тетки. Он ничего уже не видел и не слышал, а в этой навалившейся в него темноте было столько покоя, что он позволил поглотить ей себя без остатка.

Следующие три дня мальчика сотрясала жестокая лихорадка. Его тело становилось то холодным, как лед, то горячим, как раскаленный металл. Тетка его не отходила от постели больного и непрестанно молилась, не находя себе места от тревоги. Она всей душой привязалась к своему племяннику, полюбив его, как родного сына. Иногда, между мольбами к небесам, она посылала проклятия своему жестокому и глупому братцу, не пожелавшего навестить больного мальчика.

Впрочем, как ей сообщили, маленькая сестренка Деметрия сильно простудилась, когда заигралась на берегу океана на холодных камнях. Зная, как Петер обожает дочь, было неудивительно, что он предпочел оставаться рядом с ней.