Долгая ночь

А может быть, она решила подарить ему волю, — раз уж вся она целиком оказалась ему не нужна.

Так или иначе, она просила его в полночь быть у воды. И Вердал, хоть и ушёл из Амрау пешком в зимнюю ночь, на взводе и не оглядываясь, не стал отказывать глупой девчонке в такой малости.

Ночь была тихая, а горная река — бурлящая и взламывающая собой лёд. Ёлки стояли чёрные, наст скрипел под ногами, а небо мигало тысячами безразличных звёзд.

Вердал смотрел на часы, а потом в воду, а потом вновь на часы. Вода была бурная, тёмная, и в ней нелегко было поймать отражение, — только рваные блики и рябь. Вердал щёлкнул зажигалкой, и красный огонёк повторился в воде, а вместе с ним и уродливая, мрачная фигура человека, которому отказал Большой Волк.

Он усмехнулся криво девчачьим глупостям, и тогда волной пришла боль.

Ара задыхалась и боролась, в её мышцах взрывались ледяные кристаллы, она умирала, и её агония повторялась в нём, как в зеркале. Тур ревел где-то там, внутри, — пока не оторвался, не стал серебристой тенью и не смешался с воздухом.

Зажигалка захлопнулась, выпала из руки и ушла глубоко в воду.

Долгое мгновение Вердалу казалось, что это он умер. И лишь затем он понял, что вместо этого стал свободен. Тогда он обернул ноги тканью изрезанного плаща, зашёл в реку и шёл вдоль берега, пока она уносила его следы.

В воде не отражалось никого, кроме него самого.

Можно было жить обычную жизнь, но что такое обычная жизнь — против судьбы Большого Волка?

В нём тогда навсегда что-то сдвинулось, или, быть может, сломалось. Столичный колдун-кровопийца сделал ему удостоверение и дал работу, — развозить по городам Кланов то документы, то артефакты, то принадлежности для запретных ритуалов. Это было рискованно, но Вердалу было плевать: он жил тогда от Долгой Ночи до Долгой Ночи.

Всякий раз он брал свежие документы и приезжал в город зенита. Снимал комнату в гостинице, среди нервных родителей и громких подростков. Сбрасывал сапоги перед лестницей, поднимался по ледяным ступеням, кланялся гобеленам и пил из чаши Принцессы Полуночи.

Большой Волк ждал его там, среди звёзд и цветных огней, в стороне от Охоты. Вердал бежал к нему; шёл к нему; он полз, он умолял, он кричал, и иногда ему удавалось коснуться волшебного меха, — но всякий раз случалось что-то, и Волк исчезал, а человек оказывался вновь и вновь среди бесконечного потока зверей.

Однажды ему показалось, что он видит серну, — прекрасную серну со шкодливыми глазами, которая могла бы идти по дорогам жизни вместе с ним.

Он кричал ей что-то, но ветер сносил слова.

Вердал становился старше, и храмовники начинали смотреть на него с удивлением, — взрослый дядька, а участвует в Охоте, как так? Он сочинял новые имена, придумывал пути для побега и надвигал пониже капюшон, и всё равно приходил, год за годом, и всякий раз уходил ни с чем. Он научился ускользать от зверей, которые желали с ним соединиться, и каждый год повторял один и тот же маршрут, — пока однажды, три года назад, в Новом Гитебе, он не оказался всё-таки связан с медведем и не встретил ту смешную девочку по имени Фетира.

Можно было остановиться тогда, но это значило бы — отказаться от всего, что он уже выбрал. Отказаться от своей судьбы. Обесценить всё то, чем он пожертвовал.

И это было, конечно же, невозможно.

Девчонка понимала что-то, пыталась сбежать, но он к тому времени понимал в побегах гораздо больше неё. Вердал убил Фетиру спокойно и дельно, без всяких особых сожалений: поулыбался, извинился, усадил в лодку, а потом ударил по голове веслом, завернул ещё дышащее тело в мешок из-под картофеля и скормил его жадной воде.

Вот только медведь тогда не ушёл. Вердал ждал, пока вода совсем не разгладилась, и всё смотрел на часы. Прошла минута, другая, третья, и девчонка никак не могла быть живой, — а медведь оставался с ним.

Это мог бы быть конец, если бы Фетира, поверив в сказку о счастливом будущем с парой, не рассказала ему про артефакт.

Вердал не сразу понял, что он такое. Он экспериментировал с ним и даже взялся изготовить копию, больше из любопытства, чем из каких-то особых надежд. Ни сам Вердал, ни Барт не были артефакторами, но они всё же поняли: артефакт делает так, что зверя как будто бы нет.

И в следующую Долгую Ночь Вердал вновь испил из чаши Принцессы Полуночи, и Большой Волк стоял на границе потустороннего, властный и великий. Он рыкнул на Вердала яростно, а звери расступались перед ним, как перед прокажённым.

Но ему вдруг стало легко.

Если нельзя сейчас стать Большим Волком, — не стоит ли пока быть всеми зверями сразу?

lxxix

На следующий год он поймал мышь вдобавок к усыплённому артефактом медведю, и так стал первым известным истории троедушником. Барт был в совершенном восторге; Барт знал нужных людей, а нужные люди знали людей могущественных.

Так Вердал стал вдруг вхож в такие круги, о которых раньше только слышал, и те слова были сказаны шёпотом.

Его пригласили в каменный зал под колдовскими замками Огица, где на стенах были нанесены знаки. Его представили Тому Самому — таинственному человеку, никогда не снимавшему маски; его сделали приближенным к тайне и по-своему великим.

«Каким ты хочешь видеть мир?» — спросил вкрадчиво Тот Самый.

«Я буду Большим Волком,» — сказал Вердал, будто не поняв вопроса.

Вместо него говорил Барт: долго, пространно и сложными словами, что-то об уникальности предложения и послаблениях в цепях поставок. Кажется, они о чём-то торговались, почти как базарные бабы в дождливый день.

— Это не может быть Крысиный Король, — напряжённо сказала Матильда. Она сложила руки так, чтобы цепляться пальцами за локти, и от напряжения лунки ногтей её побелели. — Крысиного Короля никогда больше никто не ловил.

— Тш, — коротко бросила Летлима.

Вердал был не здесь: в его глазах бродил гулкий, пустой туман, за дымкой которого больше не было видно звёзд. Он лежал на полу, как поверженный древний воин, запечатанный заклинаниями; под носом виднелась тёмная дорожка запёкшейся крови; шрамы на лице казались размытыми, будто шов сварки на металле заполировали шлифовкой.

Он был — живой и успевший пожить, сросшийся со своей дрянной дорогой и уверенный в том, что она велика.

А Ара была прекрасна, будто Принцесса Полуночи. Ара была прекрасна, и её дорога оборвалась. Фетира могла бы летать вольной летучей мышью, если бы безразличные руки не отправили её на дно зимнего озера. Трис, может быть, позвонила бы Тридцатому, а Конрад взялся бы за ум, — и даже если бы у них вместе никогда не вышло никакой любви, у каждого из них в отдельности могло бы выйти хоть что-то.

И Арден…

Я запретила себе смотреть в ту сторону, и вместе с тем что-то во мне было настроено на него, как сломанный радиоприёмник, не способный поменять частоту. Я не смотрела, но знала: Арден так и сидит на храмовой скамейке, прижимая к носу лёд, быстро тающий и стекающий по татуировкам на руках вперемешку с кровью; его глаза сфокусированы на невидимой всем прочим точке; он весь застрял где-то между, и сова, сидящая перед ним на полу, тихонько пела что-то немелодичное.

Я не выдержала и обернулась. И ровно в этот момент александритовый артефакт заискрил и вспыхнул, выбросив в воздух пыльное облачко остатков запертой в нём силы.

«Я буду Большим Волком,» — повторил Вердал за обедом, который накрыли там же, в неуютном каменном зале.

«С чего ты это взял?» — лениво спросил Тот Самый.

«Так сказала оракул.»

Оракул, говорят, иногда ошибается. Так говорят; но никто и никогда не слышал ни о каких примерах. Оракул стара, оракул во много раз старее Полуночи, оракул видела дикие Кланы, оракул знала мир до прихода Леса, оракул помогла вылупиться первому из лунных.