Страница 76 из 80
Николай СКРОМНЫЙ. Перелом. Роман в 4-х книгах. Вступительная статья В. Владимирова. — Мурманск: Изд. “РЕЛИЗ”, 2001-2003.
Роман старшего судового механика Николая Скромного посвящен такой далёкой от моря и морских будней теме, как коллективизация российской деревни. Он напрямую продолжает им то, что начал своей “Поднятой целиной” Михаил Александрович Шолохов, что продолжил романами “Вечный зов” и “Тени исчезают в полдень” Анатолий Иванов, а затем — романом “Кануны” — Василий Белов. Но если об этих романах можно сказать, что все они, несмотря на различную оценку их авторами того, что происходило в русской деревне в 20-30-годы, написаны в духе крупных художественных полотен, посвященных анализу идеи коллективизации, то о тетралогии Николая Скромного можно утверждать, что она написана с позиций не столько вообще идейных, сколько — человечных. Политика, идеология — всё это ведь только жупел, при помощи которого власти тысячелетиями управляют народами, гоня их туда, куда это им выгодно. “Вот ты можешь объяснить мне, кто такой “троцкист”? — спрашивает один из героев романа Скромного другого. — Ни сам он, ни знакомые лагерщики, ни карлаговские заключённые-“троцкисты”, с которыми он разговаривал на эту тему, да, пожалуй, и сами судьи, объявляя приговоры, по словам осуждённых, не знали, что под этим подразумевается. И не могли дать точного определения этому понятию. Троцкистом мог быть назван и палач, сознательно и хладнокровно истреблявший с семнадцатого года цвет нации — таких довольно много было среди военных — ставленников и выдвиженцев Троцкого со времён гражданской войны; мог быть и тот, кто по своему скудоумию по-обезьяньи подражал им в поведении, помыслах и действиях; и тот, кто никак не мог остыть в классовой ненависти с тех же времён и, начиная всякое дело, прежде всего требован уничтожения “старого”. Но обвинялись в троцкизме очень многие толковые, дальновидные и работящие люди, в том числе партийно-хозяйственные работники, в чьих свежих мыслях, неожиданных и свежих решениях тупая бюрократия усматривала вредительские действия; обвинялись и те, кто, не щадя себя, работал во благо страны, бесстрашно обличал рутину, бездарность, паразитизм — всё, что мешало делу, губило инициативу…”.
Надо, наверное, сказать, что подобная запутанность трактовок сопровождает практически любой из политических терминов и определений, будь то “троцкист”, “коммунист”, “сталинист” или, скажем, сегодняшний “демократ”. Именно для таких случаев, предвидя наши затруднения, а то и невозможность разобраться в этой дьявольской софистике, Господь оставил нам универсальную формулу, сказав, что “всякое дерево познаётся по плоду своему” (Лк. 6: 44), и роман Николая Скромного “Перелом” — это и есть такая вот попытка взглянуть на плоды “дерева” коллективизации не сквозь призму идеологии апологетов социализма или их заядлых оппонентов, а сквозь трагизм и счастье простых людей, оказавшихся в роли вольных или невольных “воплотителей” этой идеи. Думается, что такая позиция художника является максимально приближенной к истине…
Владимир СОРОКАЖЕРДЬЕВ. Сорок стихотворений. Стихи. — Мурманск: Кн. изд-во, 2002. — 32 с.
Литература — это точно такое же жизненное пространство для человека, как и земля, и так же как земля бывает испоганена или отравлена захоронениями ядерных отходов, мусорными свалками, лужами пролитых нефтепродуктов, стекающими с тротуаров реагентами, отходами токсичных производств и другими следами “разумной” деятельности человека, так и современная литература всё чаще оказывается загрязнена и отравлена пошлостью, низменными страстишками, неуважением к слову, безнравственностью и убивающей всё вокруг себя, как проникающая радиация, бездуховностью. Книги, о которых наши предки говорили, что это “суть реки, напояющие вселенную”, сегодня превратились в реки, эту самую вселенную отравляющие, а потому каждый незнакомый сборничек ныне открываешь уже с опаской — не вреден ли он для души, не окатит ли тебя с его страниц зловонным смрадом степанцовско-приговской безвкусицы и бесстыдного сквернословия, а то и богохульства? От душевной-то грязи отмываться нисколько не легче, чем от грязи телесной…
С этой точки зрения читателям книги Владимира Сорокажердьева бояться абсолютно нечего, ибо он — один из тех немногих авторов, кто создаёт исключительно экологически чистую поэзию, от которой прямо-таки веет запахами девственного леса и тундры или свежестью незамутнённых озёр и кристально чистых речек, в которых играет упругая, сильная рыба. Поэт, краевед, член Союза писателей России, автор книг о подводниках-североморцах, Владимир Сорокажердьев безгранично любит родную кольскую природу и долгие дни проводит в охотничьих и рыбацких странствиях, оставаясь практически один на один с окружающей его тайгой или тундрой да распахнутыми над ними северными небесами. В этом кровном слиянии с окружающим миром нет деления на “свой” — “чужой”, ибо всё живое вокруг — будь то мышь в избе, рыба в реке, охотничья собака, котята, утки, облака или обычные грибы под ногами — воспринимается с одинаково родственной близостью. Так воспринимают мир дети, ещё не научившиеся отделять себя от всего, что находится вокруг, и ощущающие своим домом всё окружающее их пространство. Наверное, поэтому и многие из стихов Владимира Сорокажердьева кажутся немного “детскими” — к примеру, такие, как “Рыболов”, “Мышь”, “Утка”, “Лес”, “Лето”, “По грибы”, “О котах” и некоторые другие. Эта детская непосредственность в чувствах и не укрываемая за взрослым умничаньем любовь ко всему вокруг дают поэту и ключ для создания его удивительных по своей теплоте и нежности образов. Даже о простом огородном овоще он говорит как о лице одушевлённом: не “вымыт”, а — “умыт”, как человек.
К сожалению, мы забыли выученный когда-то в школе закон о том, что сила действия равна силе противодействия, и относясь к окружающему миру почти исключительно как к враждебной для нас среде, провоцируем тем самым и этот мир относиться к нам с такой же опаской и враждебностью. А поэзия Владимира Сорокажердьева учит нас входить в него с любовью и доверием, тогда и он ответит нам взаимностью и перестанет таить в себе угрозу и опасность. Как лес в одноимённом стихотворении, который кажется некоторым настолько злым и враждебным, что они им пугают детей, но который автор воспринимает исключительно по-родственному: “Там что ни пень замшелый — плаха, / там скрип деревьев, словно гром. /Но я вхожу в него без страха, /как в настоящий добрый дом”.
Ключом к дверям этого забытого нами дома как раз и является поэзия Владимира Сорокажердьева, помогающая нам восстановить чувство родства и гармонию наших взаимоотношений с миром.
Виталий МАСЛОВ. Проклятой памяти. Роман. — Мурманск: Кн. изд-во, 1991. — 232 с.
Роман Виталия Маслова написан им ещё накануне перестройки, когда и сам автор, и народ ещё верили в руководящую и охранительную роль партии, надеясь, что наличествующие в ней здоровые силы сумеют оказать должное сопротивление воцарявшимся тогда в стране тенденциям нравственного разложения, грабительского отношения к природным богатствам Отечества и вытравливающей из человека всё человеческое погони за наживой.
В основе сюжетного действия романа — история борьбы главного героя (его зовут Герман) и его единомышленников с высокопоставленными браконьерами, прилетающими на самолётах из областного центра и расхищающими рыбные богатства северных речек. Как им противостоять, если закон и власть находятся в их собственных руках? Герой Виталия Маслова пытается бороться против них силой оружия, стреляя по улетающему самолёту, но ему не даёт этого сделать один из его товарищей: “Но лётчики! Они-то при чём?! Как же их-то?!” — взывает он, выбив у него из рук нацеленное на самолёт ружье. “Каждый должен отвечать! — гневно отвечает на это Герман. — Знали, куда, и зачем, и кого везут! Мы привыкли кем-то прикрываться! Глядим — и не видим! Хватит — всякий из нас в ответе!..”