Крошка, ты продаешься!

Такого интереса в жизни Алекса хватало. Как только его музыкальная карьера пошла вверх, к нему потянулись желающие так или иначе сблизиться, стать частью его успешной новой жизни. Кого-то Алекс посылал сразу, с кем-то действительно сходился. Как бы он не поносил в голове и вслух Матти, тот оказался в его жизни очень вовремя. Именно Матти открывал ему глаза на истинную сущность многих «приятелей», которые пытались оторвать себе кусочек Алекса или погреться в его лучах. Матти всегда оказывался прав – как ни банально, но всем этим ребятам был нужен не Алекс, а его известность.

Если Маркус теперь тоже такой, то… Нет. Алекс мотнул головой, отгоняя эту мысль. Он слишком давно знал Хейккиннена, чтобы поверить в такую перемену. Всё в его мире могло поменяться, но только не это: Маркус никогда не признавал чужой авторитет. Ему популярность Алекса наверняка была до лампочки, возможно – наоборот, отвратительна даже. А жаль.

Алекс огляделся: мастерская выглядела так, как он и представлял себе – инструменты, колёса, запчасти; в углу – стол, потёртый диван, тусклая лампа. В целом здесь было, пожалуй, уютно.

– Неплохо, – прокомментировал Алекс. – Всегда представлял себе, что тут больший бардак, а это не так.

Подумав, он всё-таки сел на краешек дивана.

– Отец любил порядок, приучил меня тоже, – нехотя пояснил Маркус, наливая воду в чайник из большой пластиковой бутылки.

Он щёлкнул выключателем, бряцнул чашками, доставая их из шкафчика над раковиной, зашелестел чем-то ещё, скрытым от глаз. Его спокойные неторопливые движения на мгновение даже заворожили Алекса. Всё происходящее от этого казалось ещё более нереальным: Маркус Хейккиннен готовит ему чай, он сам предложил это. Алекс не удивился бы, если бы прямо сейчас сработал будильник, и всё закончилось пробуждением.

– Почему «Страх»? – вдруг спросил Маркус, резко поворачиваясь к нему.

В тусклом свете лампы было плохо видно его лицо, но Алекс тут же почувствовал его тяжёлый выжидательный взгляд.

– Ну, дети, подвергающиеся буллингу, как я, испытывают бесконечный страх годами, – принялся объяснять Алекс, как на интервью, – этот страх постоянно живёт с ними, в них самих, он не проходит, даже когда они дома, даже во сне. Но я хочу сказать всем этим детям, что я испытал это и знаю: пройдёт время – и все изменится. Однажды те, кого боитесь вы, будут бояться вас!

Он надменно улыбнулся, как делал это много раз, рассказывая свою историю прессе.

– Получилось у меня, получится и у других слабых!

В глазах Маркуса тут же мелькнуло разочарование – это отозвалось неприятным уколом в груди.

– Хуита, – отбрил он безо всяких эмоций и снова отвернулся к вскипевшему чайнику.

Спустя минуту он небрежно сунул Алексу в руку горячую кружку, но даже не посмотрел на него, будто ему было неприятно, что он вынужден принимать у себя такого гостя.

– Ну так и чего тебе от меня было нужно? – спросил он, опершись о капот своей потёртой машины.

– Ничего, – надулся Алекс.

Их разговор сейчас был такой же неуютный, как и раньше, только теперь к нему примешивалось ещё и безразличие. В школе по крайней мере Маркус его ненавидел – это было лучше такой холодности, какую он наблюдал теперь.

– Сам не знаю, зачем вообще пришёл к шинам и сюда, зря это всё, – Алекс раздражённо провёл рукой по волосам.

Пора было уходить, этот разговор, которого по сути не было, не вёл ни к чему хорошему. Алекс чувствовал, что снова как-то позорится, только уже не понимал, как и в чём.

– А знаешь, – начал он вместо того, чтобы уйти и забыть наконец всё, что касалось школы и Хейккиннена, – может, я все эти годы хотел сказать тебе это в лицо и теперь подвернулась возможность? – он грустно улыбнулся. – Иногда хочется проорать всем и тебе особенно, что, посмотри-ка, ты был неправ насчёт меня столько лет, – его всё-таки понесло. – Я вовсе не какое-то безвольное чмо, как ты меня называл, которое только и может, что писать гадости на тачках и стенах! Что ты скажешь на это, Маркус?

– Ты стал писать гадости в своих песнях, ага, – неожиданно улыбнулся Маркус, и улыбка эта выглядела совсем уж непривычно без злости и ехидства. – «Ненависть», «Страх»… – он пожал плечами. – Действительно, я был неправ, я помнил о тебе другое, но теперь вижу, что ты именно то самое безвольное чмо, что продолжает винить всех вокруг.

Он поморщился, будто ему было неприятно об этом думать. Не успел Алекс возмутиться, возразить, как Маркус неожиданно рявкнул:

– Не был ты никаким забитым несчастным подростком! Мне можешь не затирать, всемирная жертва буллинга, епт!

– Так и знал, что ты в жизни не признаешь, что превращал мою жизнь в ад годы подряд! – взорвался Алекс. – Я могу написать сто платиновых альбомов, взорвать все стримминговые площадки, стать звездой первой величины, блять, и вся страна станет сочувствовать моей детской драме, но Маркус Хейккиннен, конечно же, считает иначе! Что ему до чужих слёз и бед? Да пошёл ты! – выплюнул он сердито. – Тебе не понять, что такое быть мной!

– Ну само собой! Ты же центр вселенной! – в тон ему отозвался Маркус. – Из-за тебя моя жизнь была адом не меньше, вот только я почему-то не ною об этом на каждом углу!

– Твоя жизнь, серьёзно? Какой ад? – напирал Алекс – наконец-то можно было высказаться так, как ему хотелось: напрямую, а не только в песнях. – Ты был популярным парнем, встречался с кем хотел, все тебя боялись! Да боже мой, у тебя даже мотоцикл был, а потом и машина! Вот уж действительно, какая тяжёлая, полная проблем жизнь! А ещё и я где-то существовал на задних партах – кошмар, как ты это выдержал? Ты ходишь к психологу? Есть близкие, которые тебя поддерживают?

Возможно, он перегнул, но как же хотелось отвести душу.

– Я был обычным пацаном в отцовских обносках – тупым и с уродскими зубами, – развёл Маркус руками, словно его и вправду удивляли слова Алекса. – Если бы я был слабаком, от меня бы живого места не оставили. Я приспособился, а вот ты не захотел – тебе самому никто был не нужен. Все, кто по итогу якобы травил тебя, хотели дружить. Но ты не хотел дружить ни с кем.

Казалось, под этим «ни с кем» Маркус подразумевал кого-то конкретного – себя? Нет, даже для такого странного вечера это было бы слишком.

– Хотели дружить?! – Алекс расхохотался так громко, что его смех отразился от стен мастерской. – Серьёзно?! О да, я так и вижу это: «Эй ты, мелкий слюнтяй, давай дружить»! И с ноги в грудь! Именно так ведь обычно налаживаются все социальные связи!

Он подошёл к Маркусу и с силой ткнул пальцем ему в грудь.

– Ты сам сказал, что от слабаков не оставляют и мокрого места, так какая дружба? Здесь выживают – и только.

– Ну молодец, выжил, всем доказал, что ты крутой, сюда-то пришёл нахуя? – как-то глухо отозвался Маркус, перехватывая его руку и сжимая с силой запястье – движение на грани самозащиты и грубости.

Его глаза сейчас были совсем близко и казались какими-то особенно тёмными, а ещё почему-то грустными. В них читалась тоска, усталость, что-то очень глубинное и тайное. Это было неправильно. Непонятно.

– Сказать тебе всё это, – выпалил Алекс, хмурясь под чужим тяжёлым взглядом, – я же травмированный – это стокгольмский синдром!

Так обычно говорил Матти, когда Алекс, напившись, в очередной раз пересказывал ему все свои истории, связанные с Маркусом Хейккинненом в хронологическом порядке. Вероятно, Матти и здесь был прав.

– Сказал. Что дальше? – все тем же безэмоциональным тоном выдал Маркус. – Ты травмирован? Мне похуй.

Он продолжал крепко удерживать Алекса, дышал как-то тяжело, как человек, пробежавший пару километров, и его дыхание щекотно касалось лица. Желания отодвинуться или вообще вырваться почему-то не возникало. Алекс отстранённо подумал, что стокгольмский синдром как-то так и должен был проявляться.

– Хотя нет, мне не похуй, – вдруг фыркнул Маркус. – Мне противна та роль, которую ты мне приписываешь, но, если это поможет больше не слышать твоих унылых песенок, окей. Ты считаешь, что я мудак, который терроризировал тебя в школе? Ладно. Мне жаль. Прости за это.