Страница 36 из 57
– Ведь так не должно быть, правда? – наконец медленно, слегка сдавленным голосом, словно человек который не слышит самого себя, произнёс он.
– Что-то не так? – спросил я.
– Песок, – кивнул он. – Он не должен уходить снизу вверх.
Я опять поглядел на часы.
– Он и не уходит cнизу вверх. Он падает сверху вниз, – сказал я.
– Ты просто этого не видишь. Но ты… ты будешь это видеть.
Я опять удивлённо посмотрел на него. Он не пояснил своих слов.
Я собрался ещё спросить его, как вдруг он перевёл глаза с меня на Плинию. Увидев её, он вдруг снова испытал непонятное волнение, и я вновь заметил, как слёзы снова выступили у него на глазах. Я обернулся и тоже посмотрел на Плинию, пытаясь определить что же так опечалило его, потому что ничто в Плинии не вызывало моего беспокойства. Увидев как я обернулся, она улыбнулась мне. Я снова посмотрел на него. Его поведение было странным, хотя по виду он не был пьян и не казался сумасшедшим.
Мне отчего-то стало жаль его. Я не знал причину его горя, но мне захотелось ему помочь. Возможно, Плиния напомнила ему кого-то – может быть, жену, дочь или сестру, не знаю. К тому же, я хоть и сказал, что внешность тут не при чём, но, глядя на него, невольно вспомнил о дедушке Сиксте, который не так давно умер и которого я очень любил. Слёзы в глазах человека так похожего на моего деда, тронули меня.
Я было открыл рот, чтобы снова спросить что его так печалит… Но он опередил меня и произнёс те самые слова, над которыми я размышляю до сих пор.
Он перестал смотреть на Плинию и перевёл взгляд на меня.
– Когда наступит тот день, пусть она не возвращается, – произнёс он.
– Какой день? – спросил я, недоуменно глядя на него.
– Пусть она не возвращается принести что-то назад.
– Что принести? О чём ты говоришь?
Мы стояли и смотрели друг на друга. На его же лице тревога перемежалась с грустью. Я так и не понял что он говорил, и не стал допытываться. Как я сказал, вероятно у него было какое-то горе, либо он в самом деле страдал душевным расстройством. Я лишь вздохнул и, развернувшись, направился к Плинии.
– Кто он и чего ему нужно? – спросила она.
– Я не знаю, – пожал я плечами. – Он странный. И говорит странные вещи.
– Что он говорит?
– Неважно. Пойдем.
И мы снова двинулись в сторону её дома. Сделав шагов двадцать, я бросил взгляд через плечо. У Энейской стены уже никого не было.
***
После той встречи, я снова пожелал увидеть Плинию, но не смог. Я захворал. У меня случился жар, и я слёг на две недели. Не скрою, я очень хотел знать что она думает обо мне. Но я, также, понимал, что с моей стороны будет бестактно спрашивать её об этом, потому что она скромна и никогда сама этого не скажет…
Когда я выздоровел, я пришёл в их дом. Она была не первая кого я там встретил. Я увидел её брата Децима – шустрого и разговорчивого малого, который исполнил моё желание о тайных мыслях Плинии. Как я понял, она не знала, что я был болен и истолковала это по-своему. «Привет тебе, славный Луций, – тараторил он, жуя грушу и громко чавкая, – … матушка ей говорит «чего ты ревёшь, глупая?», а она: «Луций больше не придёт, я что-то не то сказала ему!», и сильней ревёт, а матушка ей: «что ты что себе вообразила, глупая? Ты неровня ему, они знатные патриции».
Если бы я мог описать глаза Плинии, когда она увидела меня тогда. Я впервые обнял её.
Всё это время я держал в уме наши отношения с Фабией: я знал, что рано или поздно Плиния о них узнает и мысленно готовился к этому.
Мы встречались всё чаще и чаще. В отличие от Фабии, моё чувство нарастало очень быстро и вскоре перешагнуло грань дружбы, хотя не достигло такой же ясной неопределённости как в отношениях с Фабией.
Я не оговорился, назвав эту неопределённость «ясной», ибо наши с Фабией отношения достигли кульминации, когда мне лишь следовало сказать себе самому (и заодно ей тоже) просто «да» или «нет».
Вы тогда спросите, что же я чувствовал к ним обеим? Мой ответ будет таков. Я чувствовал, что огонь, оставленный в моём сердце после свиданий с Фабией был ярок, но быстро прогорал. После же встреч с Плинией моё сердце было подобно сосуду наполненному тёплым маслом, которое грело ещё долгое время. Боюсь, и это будет неточное сравнение. Я плохой поэт и мне далеко до метафор.
Я не прилагал никаких усилий и не торопил время. Наконец настал момент, когда я и Плиния решили что будем вместе… Но чем больше наше чувство росло, тем более я замечал как её глаза вдруг без видимой причины делались грустны, словно некая тайная мысль терзала её. Она не назвала мне причину, как я не выспрашивал. Вскоре, однако, я догадался что тяготило её. Она узнала о Фабии.
Тогда я честно рассказал ей, что мы дружим с детства. Но я сказал, что мы не сделали выбора и, конечно, мы с Фабией не делили ложа. Она внимательно слушала мой рассказ. Когда я закончил, она посмотрела на меня и проговорила, едва сдерживая слёзы: «Я не хочу мешать вам. Фабия Амбуста красива и умна, у ей знатная семья. Зачем я тебе нужна, Луций?» – «Ты нужна мне потому, что я искал тебя всю жизнь, – сказал я и добавил: – Теперь мой поиск закончен. Просто скажи согласна ли ты стать моей женой.» Ответ я прочёл в её глазах. Они сияли как солнце после дождя.
Фабия же, видя мою перемену, не могла понять что со мной произошло. Мы виделись всё реже и реже. И вот, настал день когда я и вовсе перестал заходить к ней и отвечать на записки её посыльных. Вскоре у нас произошёл окончательный разрыв, о котором я ещё расскажу.
Я помню день, когда пришёл к отцу для разговора. Отец стоял у окна, держа листок какого-то растения из гербария и рассматривал его. Я спросил как он находит Плинию Орестиллу. Отец молча продолжал рассматривать листок. Затем сказал, не поворачиваясь: «она славная девушка и, наверное, станет кому-то доброй женой». Я сделал шаг вперёд и произнёс: «она станет моей женой, отец ". Он тотчас обернулся и внимательно посмотрел на меня. Затем подошёл ко мне. Он вдруг понял, что с Фабией у меня было кончено. Я подумал, он спросит почему. Но он не спросил. И, думаю, вряд ли хотел знать причину. Тогда я сказал: «отец, я прошу твоего благословения на брак». Он долго не отвечал, затем вздохнул и промолвил: «Ты знаешь наши традиции. Но есть традиции в традициях. В роду Ветуриев отцы никогда не принуждали сыновей к выбору жён. Не буду я и. Если ты решил, да будет так».
Я преклонил колено. Он возложил ладони мне на голову.
Ода шесту канатоходца
Я прежде рассказал об отношениях с Фабией с нашего детства и до шестнадцати лет. Теперь я расскажу о них, когда нам стало по двадцать и до того, как я встретил Плинию.
Так принято, и это дань традиции происхождения, что, встречаясь, молодые люди и девушки из нашей среды держатся чопорно и несколько зажаты из-за довлеющей ответственности за слова и действия, которые могут быть истолкованы превратно или, чего хуже, перерастут в слухи и сплетни. Дело не в возможном вреде для их юношеской репутации (хотя и это тоже) а, главным образом, для репутации их родителей и рода как такового. Репутация для римского патриция это всё. Знать печётся о репутации с пелёнок, ибо без неё не построить ни карьеры, ни заиметь симпатий простых граждан.
Всё это, однако, не касалось нас с ней. Мы умели лицедействовать, ибо без этого римской знати никуда. Просто тогда, как для многих это было естественной чертой характера, для нас это было лишь игрой. Мы, особенно, Фабия – умели различать фальш за фасадом правды. Мы сохранили всю нашу детскую искренность друг к другу и к тем, с кем были близки.
Вспоминая о своих чувствах к Фабии тогда – я подчеркиваю, тогда – я думаю, что она была мне как сестра. Порой циничная и язвительная. Порой надменная и жестокая и, вместе с тем, очень ранимая. Порой необыкновенно бескорыстная и готовая на всё ради меня. Это при том, что, как я говорил, внутри она была вся сплошь соткана из противоречий. Но как сестра, не возлюбленная. В этом была вся правда.