Хроники Януса

Так или иначе, муж Фабии пропал, и их недолгий брак закончился. После полугодового траура Фабия снова вышла замуж. На этот раз её мужем стал едва ли не самый влиятельный человек в Риме.

Род Папириев древний, но не такой знатный. Тит Папирий из семейства Курсоров был первый, кто взлетел столь высоко. При всех достоинствах, Папириев невозможно сравнивать с Фабиями – одних консулов там было семь со дня основания Рима, не говоря о сенаторах, военачальниках и множестве других чинов, что они получали на службе республике. Фабии очень влиятельны и богаты. Я догадывался о причинах их брака, и не только я. Фабия вряд ли бы охотно согласилась стать женой престарелого сенатора. Я, также, знаю, что не её родители выходили на него, а сам сенатор приложил усилия, чтобы заполучить её в супруги. Думаю, брак был даже не решением её отца, а решением их рода. Причины были политические. Для сенатора союз с Фабиями обещал поддержку его деятельности. Фабиям же этот брак давал следующее: Папирий уступал им половину в концессии по добыче железной руды в Умбрии, отдавал сто сорок югеров земли с виноградниками к югу от Лация, латифундию в Кампании с шестидесятью рабами, а также сто тысяч сестерциев непосредственно семье невесты. Была ли при этом счастлива Фабия с ним как жена и как женщина – этот вопрос я оставляю, так сказать, за скобками.

Знал ли сенатор о том, что у нас прежде были отношения с его женой? Разумеется, и, полагаю, наверняка держал в уме последствия когда у мужчины и женщины в расцвете лет, если им снова позволить видеться, может возгореться прежняя страсть. Но он, также, знал, что Фабия слишком умна, чтобы бросить на него тень. С другой стороны, он так же знал, что мой брак с Плинией Орестиллой не был желанием моих родителей, а исключительно моим, то есть, нашим желанием быть вместе… Но то знал он. Я же знал то, что ожидать от Фабии можно чего угодно. При этом она всегда выйдет сухой из воды.

Теперь я скажу несколько слов о самом сенаторе. Я в курсе чего он достиг в политике. Но я знал и о слухам, ходивших вне её. Например, что сенатор далеко не был идеалом супружеской верности: вплоть до старости он охотно проводил и проводит время с гетерами. От одной из них у него даже родился сын, которого он не принял, а выслал вместе с матерью за пределы Италии дабы избежать кривотолков. Его первая жена, которую он взял, когда ему было за тридцать –скончалась от эпидемии африканской лихорадки, бушевавшей в Риме. Она родила ему сына. Папирий очень любил его. Когда его сыну исполнилось восемнадцать, он хотел сделать из него офицера и направил к легату Юсту в числе делегации на Пелопонесс, где тот изучал военную подготовку спартанцев. Там произошло несчастье. Во время учебных стрельб, одна из стрел попала в его сына. Это был действительно несчастный случай. Стрела пронзила юноше шею – и он умер на месте. Папирий сильно переживал его смерть. Он сделался суеверным и стал думать, что, возможно, боги мстят ему за деяния его предков – у Папириев были основания для подозрений. Он стал посещать магов и оракулов по всему Средиземноморью. И вот некто Теобул, прорицатель в Галикарнасе, которого особо почитали, предрёк, что его женой станет римская женщина с именем на F; у неё будут светлые волосы и особый знак выше лобка – родимое пятно в форме морского конька, и эта женщина родит ему сына… Всё это я узнал от племянника сенатора, который был сильно пьян и оттого словоохотчив. Предсказание, кстати, оказалось необычайно точно. Я говорю это без всякой иронии. Но о последнем обстоятельство насчёт родимого пятна у Фабии я не знал: при всех моих с ней до моего брака отношениях, я не делил с ней ложа; сделай я это, то известил бы сенатора о родимом пятне столь редкой формы, избавив его от утомительного путешествия в Галикарнас – здесь я позволю себе толику чисто латинской иронии.

Меня всегда поражало как мы противоречивы: я имею в виду гремучую смесь латинского практического ума и этрусских суеверий. Это явно произошло от смешения кровей. Я, в отличие от Фабии (о ней рассказ впереди), не уверен, что двести лет назад моими предками были лишь латиняне. Из-за этого смешения у нас всегда, образно, две головы. Все римляне смотрят вперёд, но крепки задним умом. Глядеть «одновременно в разные стороны» есть природная черта римского характера. Не случайно Янус – только наш бог, и ни у одного народа нет похожего. Мы можем восхищаться логикой греков и делать точные инженерные сооружения, а на следующий день пойти гадать по печени животных и полёту птиц о своей удаче. Так мы уже живём много веков, и это кажется странно. Я мог бы развить тему, но боюсь обидеть наших богов…

Заканчивая об их браке добавлю, что Фабия была беременна от него, но у неё случился выкидыш и она потеряла ребёнка. У них должен был родиться мальчик. Так что прорицатель из Галикарнаса не солгал. Он также предрёк, что ребёнок сенатора будет наследником. И если умер первый, Папирий сделал вывод, что это будет следующий ребёнок. Но после выкидыша Фабия вот уже несколько лет не может зачать. Ходят слухи (сам я этого не знаю, и уж точно ни за что не стану её спрашивать, даже если б мы расстались друзьями), что дело, собственно, не в ней, а в старом сенаторе.

***

– Квинт, Эмилия, хватит плескаться. Ступайте в комнату, живо! Квинт, покажи Эмилии свои рисунки.

Услышав меня, дети послушно встали и ушли из атриума.

Фабия повернулась ко мне.

– Они милы, не правда ли?

– Пожалуй.

– Он очень похож на тебя.

Я промолчал.

– А твой младший на неё, – добавила она.

Я не хотел, чтобы она продолжала.

– Зачем ты говоришь это?

– Я лишь знаю, что когда придёт время у них может быть ровно так же. Ровно так же. Если захотят боги.

Мы вернулись в сад. Плиния и сенатор уже поджидали нас.

– Флора благословила ваш дом. Какой славный сад показала твоя супруга, – похвалил он.

Плиния скромно улыбнулась.

– Мне нужно поговорить с твоим мужем, – сказал ей Папирий.

Я догадывался, что он неслучайно пришёл ко мне в дом.

Мы удалились, а Плиния направилась к Фабии, которая стояла поодаль и рассматривала скульптуру аллегории счастья в виде нимфы играющей на кифаре. В отношениях моей жены и Фабии была неприятная предыстория, и я хорошо понимал, что Плинии будет нелегко оставаться наедине с ней. Но таковы правила патрицианского этикета – лицемерного свода правил, требующего чтобы жена патриция не оставляла в одиночестве другую жену, в то время как общаются их мужья. Обратное было бы расценено как непочтение. Хотя порой искренне непочтение лучше фальшивого участия.

***

Мы неспеша прогуливались по садовой аллее.

Сенатор по-отечески держал меня под локоть.

– Я вспоминаю твоего отца. Он гордился бы тобой, – сказал Папирий.

– Для меня честь слышать похвалу из уст благородного сенатора, – польстил я в ответ и, сделав паузу, спросил: – Могу я узнать как прошло голосование о квотах для кузнечных артелей?

– Было непросто. В сенате есть те, кто связан с торговцами из Тарента, а оттуда идёт дешёвый металл. Мы снизили квоты для наших артелей и увеличили пошлину на их изделия из бронзы. Но нельзя перегибать палку. Мы оставили ту же пошлину на медь.

– Весьма мудро. Весьма мудро, сенатор.

– Внешние связи ведут люди претора Лициния, но в последнее время работы прибавилось. Новые обстоятельства требуют новых решений, а почтенный Лициний не всегда к этому готов.

– Я много раз обращался к нему и всегда находил понимание, – заметил я.

– Это правда, но он стар и ему не уже хватает былой хватки. Ему нужен преемник.

– У сената уже есть на примете тот, кто его сменит? – живо поинтересовался я, ибо для моей работы было крайне важно знать кто будет новым. Претор по внешним делам не просто давал советы – он руководил префектом, которому подчинялась тайная служба Рима.

Сенатор кивнул.

– Да, у нас есть на примете один человек в самом расцвете сил, и у которого могло бы быть большое будущее в политике. Кроме того, он достойный сын отечества.