Страница 8 из 12
– Пока исполняющий обязанности профессора, – немного стушевался Александр. – Но скоро утвердят в упомянутом тобой звании…
– Я от кого-то из наших общих московских знакомых слышал, что твой дядюшка Александр Васильевич, уже будучи тяжело больным, к тому же многолетним профессором, завкафедрой ВЗПИ, вышел на защиту докторской диссертации и защитил ее… Боец, молодец…
– Было такое… – Александр подливая крымской мадеры в рюмку Сержа, заметил. – Ты, пей и радуйся Массандре побольше моего. Я-то скоро за руль сяду… Поедем в Бородино – за историческим открытиями…
– Знающие люди в той же Москве и нашем Можайске утверждали, что в вашем роду первым доктором ты стал, Николаевич, а дядюшку Васильевича твоя защита докторской вдохновила на трудовые подвиги со своей блестящей защитой… – Серж разрумянился, ему «захорошело». – Первый раз пью такую классную пятилетнюю массандровскую мадеру…
– Тогда тебе придётся загадывать вторично желание на исполнение загадываемого… Но по моей знаковой исторической подсказке… Ты мне должен помочь в одном любопытном деле нашего с тобой знаменитого земляка Бориса Андреевича Пильняка…
– Слышал, всегда готов помочь твоим историческим изысканиям… Помню твои и Витюшкины лекции по русской истории в глиняном подвальчике во дворе этого дома… У меня есть несколько редких фотографий Пильняка, так по мелочи… Говори предложение своё для моего загада счастливого…
– Через какое-то время я организую в Можайске научно-культурный благотворительный Фонд… Так вот предлагаю тебе войти в узкий круг правления, своего рода политбюро…
– Принимаю предложение, сочту за честь служить задачам фонда, исполнять поручения и решать задачи как доверенный член ПБ, под началом старинного друга, председателя Фонда…
– Не спеши, фонд я планирую открыть через три-четыре года… А тебе отдельное задание по материалам дела Пильняка при его аресте… Меня, а теперь и тебя будет интересовать абсолютно все… А ключ к судьбе земляка и ко многим тайнам революции и трансформации общества в этих книгах и рисунках Ивана Лаврентьевича Горохова.
С этими словами Александр пододвинул со стола к Сержу книгу «Соляной амбар», вышедшую в 1990-м в издательстве «Советский писатель», скопированные листы формата А4 с рассказом «Нижегородский откос» и два листа с фотографиями рисунков И.Л Горохова «Улица Огородничья. Соляной склад» и «Соляной склад ночью», нарисованных в 1914-м году.
– Да это же рисунки Соляного амбара, а в амбаре и за стенами амбара мы когда-то прятались в детстве в играх войну и в прятки…
– С этим Соляным Амбаром связана не только тайна Пильняка, но и первой и второй революции… Обратил внимание на дату рисунков?
– Да, конечно, начала Первой Мировой войны…
– Давай выпьем за разрешение тайны и ключа Соляного Амбара… В нужных местах книги и скопированной рукописи рассказа находятся мои знаковые закладки с пометками… Коротко ознакомься… Возьмёшь эти материалы с фотокарточками с собой для продолжения знакомства… Кое-что я поясню во время путешествия в Бородино – туда и оттуда… Материалы будут у тебя на коленях… Работа, старик, началась, еще до открытия и функционирования нашего фонда…
– Но моя роль – какова…
– В машине объясню… Мне пить за рулем нельзя… А у тебя нет табу на этот счет… Мадера или коньяк?.. Как годится для тонуса мысли и воображения?
– И мадера, и коньяк… Нет, всё же марочный армянский коньяк…
– Пожалуйста, Серж, лишь бы дело сдвинулось с мёртвой точки… Тут уже не без мистики…
И Александр подробно рассказал Сержу о пророчестве своего соседа по палате отделения «Ухо, горло, нос» в ЦКБ-1964 о том, что в нынешнее перестроечное время явится обществу роман расстрелянного писателя. И по иному заиграют красками и рисунки художника-передвижника И.Л. Горохова, и что-то даст исследователям анализ и сравнение романа «Соляной амбар» и рассказа «Нижегородский откос», потянут за собой новые исторические открытия знаковой любопытной тайнописи опасных революционных и контрреволюционных времён 1990-х и 2000-х на стыке веков и тысячелетий…
Перед загрузкой в машину, полистав час-полтора предоставленные материала, с непременным возлиянием пятилетней мадеры, Серж пожаловался:
– Здесь чёрт ногу сломает… Без пол-литра коньяка не разберёшь…
– Старый, коньяк всегда в твоём распоряжении… А про чёрта твоё замечание более чем актуальное… Сам Пильняк писал: «Прошу не мешать мне видеть своего черта». Вот что я вычитал из дневника нашего земляка, в жилах которого текла, немецкая, русская и еврейская кровь: «У меня была прабабка Матрена Даниловна, в Саратове на Малиновом мосту, – так у нее на веревочке был привязан черт, она ему ставила молоко в цветном поддоннике, черт этого молока не пил, потому что прабабка святила его святой водой, – она этого черта видела и мне показывала. Я его не видел, а она была честной старухой, хорошей и доброй – так пусть Толстой, Маяковский, Замятин – каждый видит своего черта, уважаю их умение видеть, прошу не мешать мне видеть своего собственного черта, это и есть современная литература». Много дальше будет чертовщины, но это наш с тобой проект, в который я никого из членов фонда посвящать не буду… Только наш проект, замешанный, к радости или сожалению, на чертовщине, исторической дьявольщине революций и контрреволюций…
– Страшно, аж жуть…
– Не без этого, Серж…
– Я пошутил, вспомнив Высоцкого…
– Напрасно, шутить и страшиться поздно… Я тебе уже в машине начну читать лекцию об «Эдиповом сюжете» в «зеркале русской революции и контрреволюции», а ты листай данные тебе материалы и соотноси это с картинами Ивана Лаврентьевича… Нам надо найти ключ Соляного Амбара…
– А вдруг я тебе не помощник? – сказал Серж, садясь рядом с водителем в машинку. – Вдруг не оправдаю доверия помощника по раскрытию исторических загадок и нахождения исчезнувших тайнописных кодов времени?..
– Я тебя назначил не помощником своим, а соработником по поиску ключа Соляного Амбара… С твоими-то связями среди можайского и московского начальства, а также из художественного и артистического мира, где бродят маньяки гетеросексуалы, бисексуалы, просто гениальные пидоры… И всё это при твоей дикой сексуальной творческой энергетике…
– И правильной нормальной сексуальной ориентации, как и у тебя, заметь, дружище… Не возражаешь, если мы к одной барышне Танюшке заскочим… Может, возьмём с собой в Бородино на прогулку, раз хозяин-барин мадерой и коньяком угощает… Уважаешь меня и мой выбор?..
– Разумеется, я тебя знаю давно и уважаю, как старого родовитого можаича, которого знали и уважали моя бабушка, дядька, отец – можаичи… О Танюшке наслышан только от нашей общей знакомой Светы, у которой ты был свидетелем на свадьбе с Игорем Гороховым на свадьбе, наслышан, но не видел красотку-ню, с твоих знаменитых художественных фотоэтюдов…
– Ню как ню, не хуже и не лучше других ню с пятым номером бюста, как у Светочки, которую обессмертил своим рисунком Игорь Горохов, воспроизведя в живых красках роскошную голую натуру пышногрудой супруги на не менее знаменитой своей выставочной картине «В бане».
Танюшки дома не оказалось… И они уже за разговорами и подначками мчались по пустынному шоссе от закрытого Никольского собора с изъятой оттуда святыней к Бородинскому полю. Серж листал роман и рассказ Пильняка с заметками на закладках и вполуха слушал лекцию Александра о своеобразном «Зеркале русской революции и контрреволюции» – за считанные дни до начала «августовского путча-91».
У правого поворота на Шевардино Серж попросил Александра остановиться с каменным серым от ужаса лицом и зачитал признание Дмитрия Сергею из «Откоса» с преамбулой «Это же вынос мозга от скорби и отчаяния».
«– Да, я хочу застрелиться, потому что со мною случилась страшная вещь, которую определить я не могу и с которой я бессилен справиться. Я люблю свою мать. Нет, подожди. Ты вот любишь Лелю, – и ты же живешь со своей горничной, и ты ходил в публичный дом. Я никогда не любил никаких Лель, и никогда не сходился с женщинами и никогда не сойдусь, потому что мне это омерзительно и совершенно не нужно. И вот, так, как ты любишь Лелю и свою горничную, и девку из публичного дома, – так я люблю свою мать, и люблю ее больше жизни, больше всего на свете и гораздо больше самого себя. Мне стыдно, мне позорно. Я молюсь на свою мать, как на бога, все прекраснейшее в мире – она, все чистое и священное. Но ночами я стою у двери в спальню отца и матери, и я подслушиваю все звуки, идущие оттуда, – и я готов убить отца от ревности. И дважды, точно случайно, я входил в ванну, когда мылась мама; я больше этого не делаю, потому что боюсь, что у меня разорвётся сердце от ее красоты».