Самое лёгкое время

В одно из воскресений, когда они пришли из храма с утренней службы, то в подъезде узнали от Пашина, что тот – с выборов. «А что, снова выборы?» – сказали они. «А вы что, забыли?» – сказал сосед, вынимая из почтового ящика свежую газету.

Послушание

Эту историю рассказала староста храма во время чаепития по случаю дня её Ангела. Речь шла о любви, верности, семейных отношениях, вот тут собравшиеся и услышали…

+++

Володю Бояринова пригласили к митрополиту. Секретарь пятидесятилетняя Екатерина Мироновна, с пуховым платком на плечах, начальственным голосом уточнила, быть у владыченьки надо завтра пораньше, до начала занятий, и уже больше не глядела ни на кого, продолжив печатание на машинке.

За спиной будто кто-то хихикнул. Володя оглянулся, тут сидели на стульях два немолодых священника, дремлющий дьякон, старик-монах, а в стороне, у двери, скучала девица с весёлым лицом и книжкой на коленях. Все молчали. В приёмной было тихо, только щёлкали клавиши печатной машинки. Девица смеющимися глазами взглянула на Володю, и он поспешно вышел, недовольный собою. Он знал, кто она – регент хора в их семинарском храме.

Он ждал исполнения одного заветного горячего желания. Месяц назад он просил митрополита о пострижении в монахи. Ему недавно исполнилось двадцать пять лет, он считал свой возраст вполне зрелым для начала отшельнической жизни. Его беспокоили мысли, что день, проведённый не в стенах монастыря, прошёл впустую, а он рискует в любую минуту предстать во грехах пред лице Господа. Грехом он считал чуть ли не всё в этом суетном мире – будь то неуместная улыбка девушки из церковной лавки, или громкий разговор семинаристов на паперти, – словом, то, что указывало, как он полагал, на проделки князя тьмы и отвлекало от духовной брани.

Он с неудовольствием наблюдал за своей жизнью, в которой то и дело обнаруживал греховные вожделения и духовные падения. Приводило в смущение, что на него, статного, видного, заглядываются женщины. С такого молодца иконы писать, высказалась уборщица семинарского общежития. Тяжело жить посреди соблазнов! «Спрятаться бы подальше от молвы и народа, поселиться в лесу, как Серафим Саровский!» – мечтал он.

– Усаживайся, рад тебя видеть! Сейчас Екатерина Мироновна чайку горячего принесёт, – добродушное настроение митрополита Стефана обнадёжило Володю.

Он счёл это хорошим знаком. В его воображении нарисовались картины будущих монашеских послушаний, благодатных молитвенных уединений.

Митрополит беседовал с юношей, наставлял в вере, но об иночестве речи не вёл. Напоследок позвал к себе домой на «личный разговор».

– Не по службе, – сказал как бы виновато.

Володя ушёл от владыки с подарком – бесценной для него толстой книгой святоотеческих писаний. Он считал себя недостойным приглашения в гости к столь высокому лицу, был этим озадачен, встревожен отсутствием ответа на его желание уйти в монастырь, но принудил себя к смирению.

– Накопилось много воспоминаний, будешь помогать, – сказал владыка весёлым голосом при встрече в митрополичьих покоях.

Впрочем, покоями это жилище можно было назвать с трудом. Бедность и теснота резали глаз. Продавленный диван, выкрашенные синей масляной краской стены с иконами, дощатые, без ковров, полы, облезлый шкафчик без стёкол с прогнувшимися под тяжестью книг полками.

Скромность обстановки Володе была по душе, как один из признаков, по его мнению, подвижнической жизни хозяев.

Митрополита Стефана знали в народе как человека неприхотливого. Известно было, что в своё время он, будучи иеромонахом, противился высоким назначениям, считая себя недостойным, но из смирения и ради послушания подчинился решениям церковного руководства. Однако и в сане епископа не оставил правила жить в простоте. Предпочитал ходить пешком. «Волгой», подаренной епархиальному управлению именитыми духовными чадами, пользовался редко, и даже в приходы по области, случалось, ездил на рейсовом автобусе. Он был любим многими за непоказное милосердие. Нередко под окна его дома приходили люди в надежде на помощь, и эту помощь вскоре получали.

Володю усадили в углу комнаты за письменным столом, дали чистую тетрадь, школьную перьевую ручку, чернильницу, прислуживала пожилая монахиня в чёрном одеянии.

Писал он грамотно, аккуратно, чем ещё больше угодил наставнику. Тот в заплатанном подряснике, маленький и тощий, похожий скорее на простолюдина, чем на архиерея, прохаживался по залу, поглаживал седую бородёнку и неспешно вёл повествование. Детские годы, отягощённые скорбями – ранней смертью родителей, болезнями, голодом, деревенским тяжёлым трудом…

Подошло время ужина, владыка выглянул за дверь и велел позвать Ольгу. Через минуту она вошла. Бросила в сторону гостя быстрый взгляд из-под светлой косынки и как бы в раздумье остановилась, но митрополит тут же её подбодрил:

– Да что же ты, будто не у себя дома.

Ростом она была не высока, фигуры не имела вследствие худобы. Лицо с неправильными чертами так же было маловыразительно, хотя и не безобразно. Курносенькая, с бледными тонкими губами и каким-то особым, вроде как озорным, выражением лица… Так, девочка-подросток. Тем не менее, штапельное удлинённое платье-трапеция в бело-синюю клетку, с широкими до запястий рукавами, с отложным белым воротником, очень шло ей. В этом же наряде она была накануне в епархиальной приёмной, Володя вспомнил и платье, и смеющиеся глаза.

Владыка улыбнулся приблизившейся к ним Ольге и сказал, обратившись к Володе:

– Супруга умерла, когда нашей дочери и семи лет не было. Я же, вдовец, вскоре монашество принял. Ольгу вырастить помогла моя родная сестрица, видел ты её. Уже как пять лет тоже постриглась.

Подошла сестра с уставленным чашками подносом в руках. После того, как владыка произнёс положенные перед трапезой молитвы, заняли места за обеденным столом посредине комнаты. Перекрестившись, молча попили чая. Володя глаз не поднимал.

На десятый день совместных трудов митрополит открыл истинную причину высочайшего внимания к нему.

– Я ведь, друг мой, мечтаю на тебя послушание возложить. Уж как воспримешь, ох-хо-хо… Надо бы… – он вздохнул, задержал на семинаристе взгляд, и после паузы продолжил дрогнувшим голосом. – Понимаешь ли, дружочек ты мой, хорошо было бы пойти навстречу нашей просьбе.

«Почему он так говорит?» – предчувствие беды вдруг ударило юношу по сердцу.

А владыка внезапно заплакал и опустился перед ним на колени.

Володя в ужасе поднялся со стула и стоял неподвижно, не зная, что и думать. И тут он услышал такое, что повергло его в растерянность и трепет.

– Ах, если бы, дружочек, ты согласился стать достойным супругом для моей дочери.

При этих словах владыка взглянул на Володю умоляющими глазами.

Семинарист хотел отшатнуться, убежать, ему чудилось, он видит дурной сон, но робость и страх сковали его. Он не шевелился, как будто остолбенев, и не отрывал глаз от говорившего.

– Дочь, можно сказать, старая дева, вот-вот третий десяток разменяет. Старше тебя, но это не беда, а может, и к лучшему. Так мне думается… Не находилось все эти годы для неё человека, который пришёлся бы ей по сердцу. Сколько я молил Бога…– митрополит обтёр платком лицо и бороду и поднялся с колен. – А где-то полгода назад она, возьми, да и, как снег на голову, выбери тебя, Володя. Уж не знаю, почему, откуда такое желание. Где она успела тебя заприметить. Думаю, на службах церковных, где же ещё… Уж я с ней и так, и эдак, нет, твердит, никого другого мне не надо. Не скрою, однако, я рад её выбору, ты человек благородного характера.

Митрополит снова с мольбою взглянул в глаза продолжавшему молчать Володе.

– Поразмышляй на досуге, обдумай, не спеши с выводами. Помолись. А потом и придёшь, скажешь. Ступай, дружочек. С Богом.

Когда гость дрожащей рукой потянул на себя дверь, владыка его окликнул.

– Погоди… Что ещё хотел сказать. Тебе учиться дальше надо. В Духовной академии. Понял, дружочек? Не в монастырь, а в Академию! С твоими дарованиями, кому, как не тебе, богословскую науку осваивать.