Кэролайн

—… Она съедобная же? — временно отключившись от связи с миром, переспросила уже слегка вымотанно рыжая, пока Лидия стояла с таким взглядом словно её брат открыл какую-то планету, а Роджер тихо восторгался такими знаниями.

— Да. Только не бери в больших количествах. По одному на каждого хотя бы. — кратко ответил Глэм, понимая что увлёкся и поэтому почувствовал некую неловкость, но усмешно скрыл это за улыбкой.

Блондинка приметила весьма симпатичное на вид растение и собиралась потрогать его, но внезапно её тормазнула рука брата, что схватила её за запястье, что оставался предельно спокойным, объясняя, пока сама Лидия встала в ступор от подобного.

—… Лапортея гигас. Иногда встречаются зкземпляры с диаметром ствола три метра. Местные жители избегают зтих деревьев, как чумы, так как молодые листья и веточки покрыты жалящими волосками, которые впрыскивают муравьиную кислоту в кожу тех, кто к ним прикоснется. Такое прикосновение на редкость болезненно. Высушенные листья этого дерева вызывают сильнейшее чихание.

Однако он не сразу отпустил руку и после передвинув сестру в сторону, наконец отпустил и стал идти дальше. Девушка стояла в ступоре до тех пор, пока на место где она стояла ранее не приземлилась сухая здоровая коряга, от чего та отшатнулась в сторону, а в голубых глазах на мгновение показался страх.

— Воу, Лидия, тебя едва не пришибла ветка… — в порыве беспокойства произнёс Роджер замечая это, пока сверху послышалось виноватое извинение Виктории, что и случайно обломала данную корягу, пока лезла наверх за плодами карамболы. —… Ты как… Впорядке?

— А? Да-да… — девушка, что смотрела в спину брата с недоумением и лёгким удивлением, отмерла, затем переключая внимание на свою персону. —… Вот чёрт! Теперь я по пояс в грязи! — ну видимо приземление ветки вызвало то что капли грязи попали на нижнюю часть платья блондинки.

— Ничё. Не ватная. Не растаешь. — подметила весело Вики, спускаясь с дерева.

— Не сахарная, дорогая. — поправил её блондин, поворачиваясь к ней.

— И это тоже… — отмахнулась рыжая, держа в руках три плода и после протягивая их мужу. —… Ладно, давайте дальше собирать запасы и искать других. А то давненько я не слыхала наших пиздюков.

***

Когда наступила темнота, ребята наконец собирались, расположились на пляже и разожгли огонь. Ди всё-таки удалось найти противоядие для Хэви, однако теперь парень был вынужден сидеть с распухшим языком между Чесом и Ди, недовольно поглядывая на ехидно хихикающего блондинестого соседа. Рядом с мальчиком расположились Лиза, около неё Роджер, за которым следовала Лидия, затем Глэм и замыкала кружок Виктория. Тишину разбавлял как шум дикой природы, так и треск веток в костре.

—… Кстати, а почему у Хэви язык высунут и в таком виде, словно он его надул и покрасил? — решила всё-таки наконец спросить байкерша, скрестившая ноги по турецки, как её старший сын, который шире ухмыльнулся, но серьёзно произнёс.

— Он съел запретный плод. Завтра отёк должен спасть как и опухоль. — ответил совершенно спокойно юный гений, пока остальные лишь похлопали глазами, в отличии от неизменившихся в лицах Чеса и Глэма.

Лидия пока неуверенно посмотрела на рядом сидящего брата, после чего отвела взгляд в сторону. Снова наступила тишина в которой слышалось лишь пение сверчков. Только потом решился заговорить Роджер, при этом кашлянув в руку и неловко улыбнуться.

— М-да… Не это я конечно планировал. — от этого блондинка как-то недоуменно глянула на родственника, что даже не дал что-то сказать девушке, вновь заговорил. — Ну завтра можно либо пытаться вызвать помощь, либо начать строить плод. Думаю у нас это точно получится сделать.

— Ага… — закатила глаза, прыснув Лидия. —… И что мы имеем в итоге? Два мозговых червя, одна хабалка что может поднимать камни, паникёрша, мальчик с батарейкой в одном месте, один жизнерадостный, похуже моего брата, кретин, а так же пофигист…

—… И не забывайте про стервозную медузу. — добавил Ди, от чего его мать залилась смехом, а Лидия казалось могла лопнуть от возмущения, но лишь только хмыкнула и скрестила руки на груди. — Что, ворчать не будите о «плохом воспитании со стороны родителей» не будете?

— А какой смысл? — пусто бросила женщина. Когда снова наступила минутная тишина, она перевела взгляд на Глэма, наверно впервые решаясь на это действие. — Эм, Себастиан… Почему ты мне вообще тогда помог, раз так ненавидишь?

— Я не решён человечности, сестра. — ответил блондин мягким тоном, смотря куда-то перед собой. — И нет, я тебя не ненавижу. Возможно раньше я и был куда грубее, пока жил в поместье с вами, но… — он перевёл взгляд на девушку, при этом улыбаясь. —… Живя с Чесом, я принял решение никогда не относится к кому-либо предвзято и грубо без надлежайщей на то причины

Лидия только несколько секунд смотрела на младшего брата, явно пытаясь кое-что осознать. После чего слегка заметно приулыбнулась, от чего в её глазах появились искорки, которые раньше никогда не были заметны.

— Спасибо. За помощь… — произнесла женщина, которая наконец говорила без всякого презрения в голосе.

— О, неужели сама Лидия научилась просить прощения? — с неким ехидством спросил Глэм, эмоции которого стали проявляться вновь, но уже в более положительное русло.

— Ой, заткнись, а. — беззлобно ответила та, отводя взгляд и продолжая ворчать. Но уже не с такой сильной злобой.

—… И всё-таки… Как вышло то что вы внезапно оборвали связь друг с другом? О тёте мы узнали лишь из рассказов и то совсем недавно. — поинтересовался Ди, хоть и прекрасно знал ответа. Он собирается добиться признания от отца сам, быть осторожным и в случае чего создать давление.

Но те только отвели взгляды, пряча их в тени от волос. Улыбка с лица металлиста тут же улетучилась, ровно как у Чеснока. Этот вопрос вызвал интерес уже у остальных членов группы потерпевших. За исключением Роджера, что так же отвёл взгляд и приблизительно знал ответ. Глэм поднял голубые глаза на пламя огня, словно вспоминая подробности того вечера.

«Раздался раскат грома и вот на землю упали первые капли дождя, что заставили Себастьяна ускорить своё возвращение домой, придумывая на ходу оправдание на вопрос, который он словно уже знал. Но внезапно, парень остановился и опустил скрипку, с каким-то недоумением смотря на стоящего на крыльце Густава. Позади него можно было рассмотреть Лидию с следом от удара на щеке и взглядом, выражающим некое сожаление или подавленность.

— Как прошла репетиция, сынок? — задал весьма ожидаемый вопрос Швагенвагенс сдержанным тоном голоса, пусть и на лице читалось недовольство. — Не стой под дождём. Простынешь… Давай скорее в дом…

Скрипач сделал шаг вперёд, но почувствовав что-то у нос ботинок, опустил взгляд, обнаружив нижнюю часть лампочки. На лице всё-ещё было негодование.

— Вот так… — продолжал его отец всё-так же холодно. —… Сейчас сядешь и всё расскажешь… — Себастьян пока перевёл внимание на окно, где висел «ключ» от чего тайника. —… О том, как играл Моцарта… — затем на мусорку, где лежал как поломанный макет, так и пластинка, которую дал Чес. Глаза расширились и заблестели, пока в них стала назревать боль. —… Куда на самом деле делась точилка… И кого ты хотел привязать к кровати, встав напротив с бейсбольной битой? — блондин с ужасом заметил дневник, которым его отец похлопывал по ладони. — Завтра мы идём к доктору Гансу. Ты же знаешь, он знает метод исправления подобных дефектов…

Себастьян закрыл глаза и прикрыл их рукой, сжимаясь от неприятных ощущений в душе. Это была последняя капля, как он ощущал. Отец уничтожил то что было дорого ему. Он почти уничтожил его.

—… Здесь и сейчас, Себастьян… Ты должен сделать выбор: семья… — после уже он сменил спокойствие на злость и швырнул дневник себе под ноги, тем самым раскрывая его. —… Или хлам?!

Тут то блондин взвесил эти два выбора, однако воспринял эти вещи совершенно не так как его отец: семьей эти люди никогда и не были, если смотреть на другие. Более обычные. А вот хламом их назвать вполне себе было возможно. И вот в голове пронеслись все прошедшие в прошлом дни: счастливые с Чесом и кровавые с Густавом. И парень понял. Чеснок за два месяца с лишним стал его лучшим другом и вероятнее всего семьёй, которая заботится о нём и что показала ему настоящую жизнь, а не по картонке, в которой он жил почти 16 лет.