Страница 18 из 33
Тут Аэрон замолк, потому что задумался, а говорить и думать одновременно он не мог. Он вообще не мог ничего делать, когда думал, даже думать у него в этот момент получалось не очень хорошо. Возможно, пришло ему в голову, что нужно было бы поменять последовательность наказаний, но тогда пришлось бы признать то, что король ошибся, признать то, что король – обычный человек, а это – не во власти монарха. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
– Уведите, – бросил он страже и повернулся спиной.
– Да Вы чего, ошалели что ли все!!? – Альфонсо услышал свой голос с удивлением, и сам ошалел от сказанного. В пасти врага только ярость – твой лучший союзник, и этот друг схватил его за голову, овладев ею полностью. Ярость, рожденная страхом.
– Вы сами слышите, что говорите?!! Как я должен был Вас спасать – уговорами? Да нас разнесло бы к чертям собачьим по всему полю!! А травы мне ваш священник подкинул, а потом меня же и пытал!! Да он меня сразу возненавидел, я один сделал больше, чем все его слезливые молитвы вместе взятые за всю его жизнь…
Если бы у могильности тишины была бы степень, то это была бы могильная тишина крайней степени. Больно и страшно было даже тем, кто не причастен был к такой дерзости и стоял в стороне; даже Аэрон вздрогнул. Он поворачивался – медленно – медленно, и озадаченное, еще не тронутое жутким гневом лицо его открывалось всем постепенно. Король еще не успел схватиться за меч, кинуться на дерзкую пыль у его ног, разрубить паскуду на куски, как дэ Эсген опомнился первым, выхватил у стражника алебарду и под визг Его высокопреосвященства «да как ты смеешь, еретик!!?» треснул с размаху древком по спине Альфонсо. Первый раз он попал хорошо – хруст костей по громкости мог конкурировать с треском сломавшегося дерева, но Альфонсо отреагировал моментально, от второго удара увернулся и, ударив дэ Эсгена по ногам, уронил латника на спину. Все произошло так стремительно, что когда остальная стража сподобилась что то предпринять, под ударами своего же собственного оружия (древка алебарды) шлем начальника дворцовой стражи стал похож на попавший под телегу самовар. Альфонсо отдался процессу раздробления дэ Эсгеновской головы всей душой, получая удовольствие, несоизмеримое с будущим наказанием (да и что можно еще сделать с четвертованным безглазым пеплом?) пока железный вихрь опомнившейся стражи не снес его с бедняги графа.
Били Альфонсо не долго – чтобы превратить его в скрюченное, окровавленное существо не понадобилось много времени, даже учитывая то, что множество ног, которые участвовали в избиении, попадали не всегда туда, куда хотели, а туда, куда попадали. Один жест Аэрона – и разом все стихло.
– Я отменяю все предыдущие наказания, – тихо проскрипел Аэрон, – Альфонсо дэ Эстэда, я приговариваю тебя к трем ночам дежурства на Стене. Уведите эту тварь.
– Ты легко отделался, мерзкий Сарамоновский выродок, – проскрежетал Бурлидо, – благодари нашего милостивого короля.
Альфонсо не благодарил. Он был сильно занят тем, что тщательно и сосредоточенно пускал кровавые слюни на пол и находился без сознания.
6
…И воскликнул Алеццо: Да изыдет бес из несчастной ведьмы, пусть же освободится душа несчастной, от демона, поглотившего ее. И захохотала ведьма голосом демоническим, но взмахнул перстами Алеццо, и стала корчится бесноватая, освобождаясь от власти Сарамоновой, а позже упала на колени, возблагодарила Алеццо, за спасение души, и горела в огне очистительном, с улыбкой на лице, ибо отправлялась она в царство светлое, царство Агафенона Великого, становясь слугой его – ангелом…
Сказ о жизни великого Алеццо дэ Эгента,
святого – основателя Ордена света
Часть 2 стих 3
Стекло… Стекло не было произведением этого мира, оно было подарено людям богами, поскольку и существовало, и не существовало одновременно – оно было словно застывшая вода, только твердая. Производство листа стекла размером метр на метр требовало огромных затрат и стоило невероятно дорого (около ста сорока коров), и позволить его могли себе только очень богатые люди – люди, зарабатывающие деньги точно не своим трудом.
Волшебный город весь был сделан из стекла.
Огромные башни пропадали в облаках, щекотали небо квадратными макушками где то между звезд, торчали столбами, наверное, в облаках, дома у самого Агафенона. Солнце било по ним лучами, лучи разлетались брызгами в разные стороны, искрясь умирали в агонии на зеркально гладкой поверхности дороги. По чистым, до блеска, прямым и ровным улицам ходили боги – в тонких, разноцветных одеждах – счастливые, улыбающиеся, чистые и здоровые, ступали они легко по ровным дорогам, либо катались в роскошных каретах без лошадей, и, соответственно, без лошадиного ржания, топота копыт и производного их жизнедеятельности.
Волшебный город окутывал, манил, растворял в себе шумом, гамом, доступностью всего, что пожелаешь, окружающими красивыми лицами и фигурами, блеском и разноцветными огнями.
– Оставьте все, что вы принесли с другого мира, пожалуйста, вот сюда – сказал архангел в белой одежде, и указал рукой на блестящий, полированный металлический столик.
Альфонсо выложил на столик все, что было, нет, не просто выложил – он очистился от темноты прежнего мира, с каждой новой вещью, покинувшей его, его покидала и мрачность бренного бытия, появлялась легкость. Он был очарован городом, заворожен его красотой и блеском, хотел поскорее нырнуть в него с головой, став частью этого прекрасного мира, хотел так, что в нетерпении переступал с ноги на ногу. При этом, прежде чем раствориться, пришлось проходить через золотой портал – при входе он светился красным светом, на выходе загорелся зеленым.
– Добро пожаловать в Волшебный город, – улыбнулся Архангел.
Альфонсо боязливо ступил на заветную территорию, потом пошел вперед, робко переставляя ноги – улицы были настолько чистыми, что по ним хотелось ходить разувшись. Он шел между огромных башен, поражаясь их высоте, где двери открывались сами, едва к ним подходишь, а когда ему надоело стаптывать свои ноженьки, он сел в карету – без лошадей, кучера, вообще без людей, и она повезла его туда, куда он сказал. Внутренняя бочка восторга переполняла Альфонсо, с каждым новым чудом, с каждым новым цветным огоньком на столбе, с каждым новым метром пути по Волшебству, по миру, который так прекрасен, что его не мог существовать. В один миг бочка взорвалась, не выдержав напора эмоций. Альфонсо не поверил глазам – он вывалился из кареты, едва та услужливо остановилась и открыла дверь, он подбежал к чуду, он прикоснулся к нему, оставив на нем жирный след от пальца.
Он увидел самое прекрасное, что есть на свете.
Он увидел себя.
– Зерцало, – ошеломленно прошептал Альфонсо и Город пропал.
Альфонсо любил жизнь, не спрашивая её, за что он её любит: как и для любого другого зверя, любовь к жизни была для него данностью, как рука, нога или, например, ноготь. В чем смысл жизни он никогда не задумывался – голодный никогда не задумывается, зачем он хочет есть, он ищет способы покушать, и только потом, если не захочется поспать, может и подумает, зачем вообще нужна жизнь. В этом отношении Альфонсо был всегда голоден: он любил жизнь, не всегда взаимно, но всегда самозабвенно и преданно.
Но даже у него были моменты в жизни, когда ему не хотелось просыпаться.
Горечь от увиденного сна слилась с глухой болью во всем теле, и если по отдельности эти две неприятности были слабоваты, для создания угнетенного состояния, то вместе портили настроение изрядно. Голова была пустой, казалось, что отшибли даже мысли, при этом чесалась спина и по телу кто то ползал, нагло и безбоязненно, а шевелиться не хотелось. Ну и ладно – клопы и блохи не из злости кровь сосут, они просто тоже жить хотят, чего на них злиться.
Альфонсо лежал на спине, глядя в черноту вверху темницы – где то там жужжали мухи, оттуда же свалился паук (кстати, ядовитый) и наслаждался пустой головой, пока она не начала наполняться. Гулом, болью, запахом сырости, гнили, несвежей соломы, и тревожный чувством, что он здесь не один.