Свобода выбора фатальна

Брагин закрыл глаза, с трудом оторвавшись взглядом от ее груди, и подумал, что когда-то пять лет тому назад она такой же ночью, в таком же сентябре сидела на его коленях и целовала его. Если его, действительно, пишут на видео, он не предоставит им, «пишущим», таких откровенных кадров. Как тогда, когда «все начиналось». Шиш вам с маслом, давитесь слюнками от вожделения… Кстати, тогда пять лет тому назад все равно продолжение «после начала на коленях» было под простынкой в ее низенькой светелке…

Брагин освободил свою ладонь из ее теплых рук, поцеловал ее пальчики, затем без лишних слов выключил над своей головой светильник. Задвинул резко, до конца жалюзи. Она последовала его примеру, выключила на своей стороне свой светильник. В полной темноте, без всякой одежды, сняв окончательно очки, он легко, как пушинку, взял ее на руки. Она доверчиво прижалась к нему, обхватила двумя руками его за горячий столб мощной шеи…

Они привалились на «ее» ложе, как тогда в каморке-светелке. Только она с удивлением спросила, когда поверх простынки он укрыл их одеялом:

– Не жарко будет?..

– В излишествах жара не ощущают… – утешил он ее, и нежно проводя своей ладонью по ее щекам, обнаружил, что они все мокрые от беззвучных слез. – Ну, что с тобой, родная, чего ты плачешь, глупенькая моя, единственная моя?..

– Почему мы не остались тогда вместе?.. – прошептала она ему в ухо. – Почему нас надолго развела судьба безжалостная?..

– Не надо, милая, об этом… Когда-нибудь я тебе все объясню, что не мог я быть тогда с тобой… Может, ты все поймешь и простишь… Только не надо плакать, а то я и сам заплачу…

– Я и сама редко плачу… Я не хочу, чтобы ты меня запомнил плачущей… Мне столько надо тебе выговорить, а вместо слов горлом слезы идут… Не знаю даже, кого больше жалею – тебя и себя, беззащитных?.. Не поймешь до конца – счастливых или несчастных?..

И были они снова рядом, голые и беззащитные, как перед концом света, двое несчастных и бесконечно счастливых существа, молодая свободная женщина без комплексов и вдовый немолодой мужчина; и в сладостных долгих, мучительных объятьях им было безумно счастливо и тревожно, и боялись эти влюбленные только одного – лишь бы не оборвалась их ночная сиеста, не оборвалась бы их счастливая ночь резким неожиданным стуком проводника перед пограничным контролем и таможней…

Брагин знал, что будет дальше, он так был рад ее полетом… Ибо она, как на духу, призналась как-то ему, что узнала о сладостной способности «летать» и летает только с ним, буквально взрывается вся изнутри и летит без всякого напряжения и мучительного ускорения куда-то ввысь, может, в неведомый астрал, приобретая невесомость и летучесть плоти вслед за летучей душой. Как все «это» ему уже хорошо знакомо и невероятно дорого: ее стесненный слабый всхлип, приглушенный стон, когда она отлетает в сладостной разрядке ставшим вдруг невесомым телом, и тут же всем своим существом полностью вырубается. Как он при это старался охранить ее во время ее выруба, лёта… Даже произносил мысленно слова молитвы ли, заклинания: лишь бы только ее во время короткой или длительной отключки, в бессознательном, беспомощном состоянии не вспугнули, не встревожили, не испугали извне. И как он, тревожась за нее, а иногда даже сердясь и чертыхаясь, что так надолго вырубаются и выключаются, полностью отключаются, напрочь от всего окружающего мира, вместе с ним, с его окаянной любовью… Он никогда сам не тревожил ее, не тормошил понапрасну, зная с ее же слов «психологическую изюминку» любимой. Это же так здорово: вдруг увидеть звезды и улететь к ним… Это он, Брагин, в эти мгновения жил по земным часам, а она-то в своих улетах жила по звездным, никому не ведомых…

Глава 13

Она уже после «улетов и прилетов» сладко посапывала в его объятьях, а он очумело, без всякого желания пошевелить хотя бы одним пальцем вспоминал, как быстро пролетели эти пять-шесть лет со дня их первой встречи, первой чудной сиесты в Дивноморске.

«Она тогда предстала в своей юной обжигающей красоте такой победной и умопомрачительной. Ей было тогда всего двадцать, а мне уже сорок… Она свободная, незамужняя студентка – а я? Жена, дети… Она и тогда с первой же встречи, с первого появления перед моими глазами опьянила меня… И сейчас после временной пятилетней пропасти в бешеном нашем романе пьянит меня еще сильней, чем раньше, сильней, чем выпитое красное сухое вино марочной четырехлетней «Алушты»… Это фантастика… Это чудо из чудес… Пусть она способна расточать свободные ласки всем существам мужского пола, но она в этой свободе совершенна, естественна и беззащитна… Какая разница, у нее двадцатилетней кто-то был до меня, какие-то связи, бойфренды… Но как она приворожила меня, присушила к своему сердцу… Она считает, что я ее влюбил, а я-то знаю, что это я первым в нее влюбился, как мальчишка бесшабашный, в нее, еще двадцатилетнюю…

А сейчас я люблю, обожаю ее, двадцатипятилетнюю, и никому никогда не отдам… Боже мой, как все запуталось в моей и ее жизни… Она невероятно свободна и независима в нашем бурном романе… Она добра и беззащитна в нашей тайной любви… И потому ее любовь, нашу любовь невозможно никому оскорбить или обидеть, сглазить… Она совершенна в своей чувственной красоте, но ведь к тому же она удивительная умница из умниц… Я за три последних «романных» месяца удивительного общения с ней понял одно. Ее внешняя красота только отточила ее недюжинный ум, совсем не девический, ум привел в движение интеллект с потрясающим нераскрытым потенциалом… Умная, интеллектуальная женщина красива вдвойне и втройне, когда физическая красота накладывается на душевную, на порыв, прорыв чудесную острого проницательного ума… Какой я везунчик, если и с вином добрым мне сегодня повезло – для нее… И в конце концов шантаж и угрозы не выбили из седла… Как мне повезло с ней, фантастически красивой и естественной… Слава богу, что со мной она такая же, как в студенческие годы, как будто ничего не изменилось – годы ничто в сравнении с нашим не угасшим чувством… Только что же мне делать? А вот сразу же после своего доклада, после презентации своих программ, наверное, скажу… Обязательно скажу, чтобы она поняла, почему я не остался с ней пять лет тому назад… Тогда, сразу же после смерти жены я бы предал детей, передав в руки мачехи, чуть ли не их сверстницы, должно бы быть какое-то время паузы, памяти о матери детей, чтобы не предавать никого, ни мёртвых, ни живых… Лера что-то поняла, но наверняка не все. Когда-то надо объясниться. И я завтра ей все расскажу после доклада… Может, сейчас в пути?.. Она должна все знать, непременно… Она все поймет, раз она так раскована, свежа, смела, любима – бесконечно любима… Может, наш роман, наша с ней любовь – это взаимный подарок, который мы берегли друг для друга всю жизнь? Кто знает, много не сберегли, ту же свою невинность, а искренность, прямоту, честь в высшем понимании этого слова, значительно сильнее чести как невинности сберегли… Боже мой, за что мне такой подарок? Если бы не она, ее смелость и красота, я бы никогда не совершил свой научный рывок, интеллектуальный прорыв в неведомые дали – тогда бы не было ничего, той же моей фантастической бесценной флэшки с алгоритмами и программами, новых открытий и изобретений…»

В дверь осторожно постучали. Проводник напомнил о приближении границы. Брагин так не хотел, чтобы ее будили, что наши, что украинские пограничники с таможенниками. Ее и не разбудили. Брагин предъявлял ее паспорт, показывал глазами на спящую Леру, и разводил руками без лишних слов, мол, что с них взять с влюбленных юниц-аспиранток, которых разморило в дороге. Его только с пониманием спрашивали по ту и по эту сторону российско-украинской границы – «у нее кроме личных вещей ничего нет?» – и он, молча, кивал головой – «ничего, кроме личных».

И рожденная в немного затуманенном вином мозгу мысль веселая разгоняла все тревоги и печали: «Сугубо личное, потаенное, что возникает между женщиной и мужчиной под грустную мелодию любви, слушаемую только ими, превыше всего обезличенного, пошлого, вычурного, что напоказ, что во всеуслышание». Она проснулась уже после пограничников и таможенного досмотра.