Страница 24 из 26
Мое общение не ограничивалось четырьмя аристо. Я преодолел непонятную робость, оставшуюся в наследство от Нильяма, и на первой же стоянке обошел все компании. К некоторым присматривался, с иными заводил разговор, а от прочих держался подальше: например, от компании Пауля. Здоровяк внял моим угрозам, но иначе, чем мне хотелось: засранец собрал возле себя трех взрослых парней с мертвыми глазами профессиональных душегубов и проводил время вместе с ними. Судя по взглядам пацанов, Пауль поделился неприязнью ко мне. Если меня поймают вдали от лагеря, могут и прирезать.
Пауль, Пауль… Имя ассоциировалось со скользким слизнем, которого хочется раздавить, но прикасаться к которому противно. С негативными эмоциями, которые здоровяк у меня вызывал, могли поспорить только жирные крысы, живущие в туннелях под фабрикой в прошлом мире: гадины вырастали размером с небольшую собаку, перемещались стаями и норовили сожрать заплутавшего ремонтника. Да и на первых этажах города-улья люди тоже пропадали.
Адепты не присматривали за нами: я не единожды видел, как мужики проходили мимо споров и драк. Я понимаю, если случится убийство, адепты будут расследовать его, ведь мы — собственность школы. Но грязи хватало и без убийств. Взрослым было плевать, чем мы занимаемся: будь то оргии в фургонах простолюдинов, или изнасилованная шайкой Пауля крестьянка. После последнего происшествия все, что во мне осталось от прошлого Нильяма, пыталось сподвигнуть меня взять тренировочный меч и днем зайти в фургон здоровяка, но я без труда давил эмоции. Она мне не сестра, не девушка, так что я не понимал, откуда в Нильяме эта странная тяга к самоубийству. Я трезво понимал, что не вывезу против четверых крепких пацанов, даже если бы мне эта драка требовалась. Апелиус тоже ни разу не поднял тему крестьянки, да и реакция окружающих людей была схожа с моей. Девчонка была безразлична всем.
Я выкорчевывал оставшиеся в наследство от пацана робость, скромность, героизм, и тренировался, как одержимый. Весь окружающий мир показывал: не можешь постоять за себя — значит, ты себе не принадлежишь. С тобой не будут считаться, если ты слабак: если захотят, тебя изобьют, отнимут имущество и дверь в твой дом будут открывать пинком. Здесь нет правоохранителей, нет милосердия, нет законов, кроме права сильного. Либо все вышеперечисленное прячется далеко от нас, и я его не вижу.
Последний два дня мы ехали мимо гор. Я уже не знал, на чьих землях мы находимся: мы давно проехали знакомую Нильяму географию и теперь путешествовали по незнакомой.
Подростки беседовали на тему политики у костров и фургонов, но я всем этим не интересовался и не хотел начинать. Зачем мне знать, какое вокруг графство, с кем данный граф воюет, а с кем дружит, если мы через пару — тройку дней покинем его владения?
— Ты недооцениваешь геополитику, — нудил Апелиус, — Тебе кажется, что запоминание отношений между властьдержащими несущественно, но ты не прав. Ресурсы, которыми обладает иной бароныш, его родственные узы, интересы, вкусы и фетиши — важно все. Зная, что кого интересует, ты сможешь вертеть людьми, как марионетками. После того, как войдешь в силу, это станет неважным, но пока ты слаб, придется считаться с каждой титулованной особой. Не знаю, как будет в твоей школе, но мир не ограничивается Утренней звездой! Пока ты расслабляешься, самое время узнавать все об окружающем мире.
Но я не расслаблялся. Я напрягался, как только мог: тренировался, учил грамоту, медитировал, тренировался, тренировался и тренировался. Я отключался, едва голова ложилась на свернутый плащ, который одолжил один из аристократов, и просыпался раньше всех в лагере. Результаты не заставили себя ждать: мои характеристики немного подросли.
Апелиус сказал, что магический потенциал пока не будет изменяться, потому что заклинание не умеет его высчитывать. Как только я разберусь, как рассчитывается потенциал или объем бао в искре, статус изменится.
Но жизнь не может быть простой и гладкой. В поздних сумерках очередного вечера, когда я махал мечом на поляне в ста метрах от лагеря, кое-что произошло.
— Если меч будет слишком тяжёлым, и ты промахнешься, эту схватку можно закончить, — поучал архимаг, пока я дыша, отрабатывал удары, — Если вложишь много сил в удар, завалишься вслед за мечом и противник, если он не тупарь, успеет ткнуть тебя раз — другой… Не трать силы на бесполезные движения, пацан! И контролируй дыхание!..
Апелиус вдруг прервался от поучительного монолога и сказал серьезным тоном:
— Нильям, у нас гости. Трое, крадутся со стороны лагеря. Похоже, шакалы Пауля: твои друзья — аристо не таились бы.
Апелиус пользуется моими органами чувств лучше, чем я сам, иначе не объяснить сверхъестественную чувствительность архимага. Я слышал треск ветки, но в пылу тренировки не обратил внимания. Что людей трое, и они таятся, я смог бы заметить, только пристально смотря в их сторону. Но я тренировался, повернувшись к лагерю спиной.
Клинок лег в траву, и я отступил по звериной тропке. Только идиот станет бегать по кустам с мечом наперевес, особенно в темноте. Да и отбиваться от троих людей одним клинком — поступок либо умелого мечника, либо конченого дауна. Я себя не считал ни первым, ни вторым.
Окрестности я разведал заранее — никогда не начинал тренировку, не узнав местность. Прошмыгнул между двумя молодыми ивами, прополз между кустами орешника. Чем дальше я оказывался от троицы, тем быстрее двигался. Спустя минуты три я подбежал к заболоченному берегу озера. Лягушки здесь выводили такие рулады, что не услышишь ни шагов, ни шуршания травы. Главное — не подходить близко к озеру, иначе лягушки замолкнут и ребята смекнут, где меня ловить.
Как и перед любой тренировкой, я на скорую руку сделал укрытия, в которых меня ночью без факела не найдешь. Как только я укрылся старой мешковиной и нагреб на нее сверху травы из подготовленной охапки, Апелиус спросил:
— Как насчет поохотиться?
— В каком смысле? На людей?
— Ну разумеется, пацан! Не на лягушек же.
— Убийство — это плохо, — возразил я. Вбитые с детства законы и правила морали диктовали мне, что не стоит доводить до крайности.
— С чего вдруг? — удивился архимаг, — Сильный имеет право делать со слабым все, что угодно. Они сюда тоже не поболтать пришли.
— Адепты накажут.