Капитолина

– А ты вообще в курсе, что тебе пришлось бы в Москве пересадку делать? Прямых маршрутов в Узбекистан отсюда нет. А в Москве бы тебя милиционер – цап и в интернат!

– Я бы сбежал! – угрюмо ответил Семенов.

– Ну, хорошо, – добродушно согласился дядя Федя. – Сбежал бы. А дальше? Вот приехал ты в Узбекистан и что? Думаешь, ради тебя бы там дастархан сразу накрыли? Мол, добро пожаловать в наш солнечный край, дорогой Семенов, вот тебе инжир, а вот дыня сахарная, а вот тебе корзина абрикосов! Ты так думаешь?

Наивный Семенов кивнул.

– Ага, сейчас! – злорадно ответил истопник и подмигнул идущей рядом Капе. – Тебя бы, Семенов, на хлопковые поля отправили сразу! И собирал бы ты там хлопок от зари до зари! И вспоминал бы наш детский дом и плакал бы!

Семенов заплакал.

– Капке можно, а мне нельзя, да-а-а?! – провыл он.

Дядя Федя остановился, снял линялый картуз и почесал седую макушку.

– А знаешь, Семенов, туточки соглашусь с тобой! Капе тоже нельзя. Но тебе – нельзя вдвойне. Тебе это просто противопоказано!

Остаток пути провели в молчании. Семенов думал о несправедливом устройстве мироздания, где одним можно почти все, а другим – вообще ничего; Капа думала о том, что, пожалуй, Арктика пока подождет; а дядя Федя думал о том, что да, было бы неплохо махнуть в Узбекистан – страну горячего плова и холодного айрана…

Через десять минут дядя Федя открыл двери детдома и шепнул Капе:

– Капа, ты давай шуруй в кровать, хватит с тебя приключений, а Семенова я медсестричкам сдам.

Капа осторожно поднялась по лестнице в девчоночье крыло и прыгнула в кровать. Она так устала, что сразу уснула. И снился ей огромный корабль – многотонный исполин с вертолетными площадками и натянутыми струнами вант, с треском пробивающий путь сквозь толщу полярных льдов. Потом, спустя несколько лет, она вспомнит этот сон, когда прочтет в газетах о первом в мире советском атомном ледоколе «Ленин».

Дребезжание электрического колокольчика провозгласило о начале нового дня. Девчонки зашевелились и стали медленно выползать из кроватей. Позевывая, выстроились по ранжиру в проходе. Капа встала последней – она была самой маленькой.

Дверь открылась, и зашла воспитательница Роза, энергичная двадцатилетняя девица с мощным торсом и удивительно нежным лицом.

– Так, девочки, живее! Просыпаемся, просыпаемся! Бодрее, бодрее! Градова, ну что ты как сонная тетеря?! Не спала ночью, что ли?!

– Бессонница, – хмуро ответила Капа.

– Молодая еще для бессонницы! Так, девочки, начинаем утреннюю зарядку! Ноги на ширину плеч, руки вытянуты в стороны…

Через полчаса все дружно умывались под струями ледяной воды, затем, так же дружно, пошли на завтрак.

Капа посмотрела в сторону стола, где сидели мальчики. Семенов поглощал кашу из полбы, выставив в проход перебинтованную ногу. Вид у него был хмурым – наверное, из-за разваренной каши, которая даже отдаленно не напоминала рассыпчатый и ароматный плов, а может – из-за неизбежной выволочки у директора.

В столовую вошла воспитательница Зинаида Аркадьевна. Шум, обычно присущий столовой, стих.

– Ребята, после завтрака всем собраться в актовом зале! Присутствие Градовой и Семенова – крайне желательно!

Капа вздохнула, Семенов же, сделав страдальческое лицо, закинул в себя очередную ложку каши и тоскливо прожевал. Воспитательница ушла, и снова поднялся шум.

– Капка, ну ты даешь! Мы уже слышали! Это правда, что ты отстреливалась от милиционеров?!

– Градова, ты зачем Семенова за собой потащила? Он же ненадежный!

– А ты как собиралась добраться? Через Мурманск? Надо было на корабле! Факт!

Капа отмалчивалась: да ну вас всех, советчики!

Все торопливо доели завтрак и потянулись из столовой.

Актовый зал располагался в правом крыле первого этажа и был когда-то, при прежнем хозяине, то ли большой гостиной, то ли вообще бальным залом. Высокие потолки с лепниной и огромные окна, на которых еще висели парчовые шторы. Даже канделябры на стенах остались, хотя в них не было нужды – под потолком висели две роскошные хрустальные люстры, также оставшиеся от прежнего зажиточного хозяина. Общий вид богатого убранства портили грубо сколоченная сцена у дальней стены и длинные ряды некрашеных скамеек.

Воспитанники расселись перед сценой, Капа заняла место на самой последней скамейке, спокойно глядя в беспокойный затылок Семенова, явно пребывающего в панике. Вдоль стены уселся младший персонал детского дома: подслеповатая кастелянша Римма Захаровна, сторож-истопник дядя Федя, трудовик Степан Степаныч Трудовик, две хохотушки-воспитательницы Роза и Галя и хмурый водитель Игнат.

На сцену поднялись грузный директор в сером костюме и два старших воспитателя: Зинаида Аркадьевна и Ефим Никанорович. Они уселись за стол, директор часто застучал по графину карандашом, призывая к тишине.

– Ребята, ребята! Тише!

Гул стих.

Директор встал, одернул пиджак.

– Ребята, в нашей большой и дружной семье произошло ЧП! Градова и Семенов, прошу!

Капа нехотя встала и пошла вдоль рядов, чувствуя на себе взгляды десятков глаз. Поднялась на сцену и встала рядом со столом, за которым заседала комиссия.

– Семенов! Не скромничай! – подбодрил директор воспитанника, который продолжал сидеть.

– У меня – нога, Андрей Андреич! – аргументировал Семенов, не забыв сделать жалобное выражение лица.

– Ребята! – обратился директор к старшим воспитанникам, четырнадцатилетним мальчишкам. – Помогите страдальцу!

Двое крепких подростков под всеобщий хохот вынесли его на сцену. Третий мальчишка принес табурет и подсунул под тощий зад Семенова.

– Прекрасно! А теперь пусть Капитолина Градова и Вячеслав Семенов громко и внятно объяснят всем присутствующим, почему они решили сбежать. Начнем с Градовой!

Капа молчала. Молчала не потому, что ей нечего было сказать, а потому, что не считала нужным что-то объяснять.

– Как об стенку горох! – посетовала Зинаида Аркадьевна. – Андрей Андреевич, вы разве не видите, что ей все равно?! Градова систематически нарушает режим! Сегодня она сбегает и избивает милиционеров, а завтра что? А я вам скажу! Завтра она снова сбежит, и за ней последуют остальные! Такие как Семенов, например! Вот прямо табунами побегут, косяками понесутся! А нас с вами, уважаемый Андрей Андреевич и коллеги, снимут с должности, как несоответствующих высокому званию советского педагога и воспитателя! Своим поведением Градова дискредитирует нас в глазах социалистического общества, бросает тень на всю систему образования, позорит в глазах представителей других, не менее уважаемых профессий!

Директор поморщился.

– Мне кажется, вы немного сгущаете краски, Зинаида Аркадьевна. Градова, конечно, не подарок, но что-то вы уж совсем мрачно смотрите на вещи. Ей всего десять…

Воспитательница недоуменно уставилась на директора.

– Андрей Андреевич, я не понимаю! Я вас решительно отказываюсь понимать! Да, ей всего десять лет, и уже четко прослеживается незавидная перспектива! Такие как она только к старости успокаиваются, и то – не факт! Я считаю… нет… я настаиваю на переводе Градовой в специнтернат для трудновоспитуемых! Так будет лучше для всех!

Она замолкла под неодобрительный гул в зале. Воспитанники самого разного возраста, от шести до восемнадцати лет, бурно выражали негодование.

– Зачем?!

– Нет произволу! Капа, мы с тобой!

– Отстоим Капку!

– Градову отправить на кухню, Семенова – в угол! Вот и все наказание! Зачем сразу в интернат?!

– Макаренко на вас нет!

– Ребята, ребята, давайте напишем Сухомлинскому!

Директор снова постучал карандашом по графину, призывая к тишине. Понадобилось около минуты, чтобы стих последний возмущенный крик.

Тут поднялся Ефим Никанорович.

– Хочу сказать несколько слов в защиту Градовой. Давайте признаем, товарищи, что во всем остальном девочка ведет себя примерно…

– Примерно?! – Зинаида Аркадьева аж привстала. – Уж не знаю, какой смысл вы вкладываете в это слово, уважаемый Ефим Никанорович, но в моем понимании Градова и «примерно» – это два несовместимых понятия!