Капитолина

– Моня, как ты можешь так говорить о папе?! Куда ты дел свой стыд?!

– Мама, что вы скажете за кота? Вам нравится? – мальчишка поднес животное к лицу матери.

Женщина вздохнула и повернулась к заскучавшему сержанту.

– Товарищ милиционер, вы знаете, кем был отец Мони?

Приходько пожал широкими плечами, что означало две вещи: он не имеет понятия и ему глубоко все равно.

– А я вам таки скажу! – воскликнула женщина, уязвленная таким равнодушием. – Покойный Петр Абрамович Шниперсон был известным в Жмеринке портным. К нему ходили за костюмами и платьями, он шил, не побоюсь этого слова, просто таки фундаментальные вещи!

Сержанту совсем стало скучно. Он поспешно козырнул.

– Всего хорошего, гражданочка!

– Спасибо.

– Та нема за що!

Приходько так торопился, что даже не обернулся. Впрочем, с каждым шагом настроение улучшалось – перед внутренним взором снова возник стакан чая с ароматными веточками смородины.

«Эх, сала нема!», – с сожалением подумал он и взялся за дверную ручку. Но, видно, судьба решила, что с чаем бравому сержанту надо повременить – краем глаза Приходько заметил странную худенькую фигурку, крадущуюся под вагонами.

Девчонка!

Сержант, неслышно для своей огромной комплекции, спустился на гравий путей и медленно пошел за ней. Под сапогом предательски щелкнул камешек, девочка обернулась и увидела крадущегося в десяти метрах милиционера. Вылезла из-под вагона и кинулась в сторону стоящего на второй платформе пассажирского поезда.

Приходько с трудом протиснулся под сцепкой и, ругаясь на украинском и русском, выбрался на другую сторону. Огляделся: девчонки не было.

Он с досадой сплюнул, пригнулся и заглянул под вагон. Свистнул двум дежурившим на перроне милиционерам и призывно махнул рукой.

***

Капа крепко ухватилась за деревянную раму, подтянулась и влезла наполовину в узкую щель открытого окна плацкартного или, как еще называли, «жесткого» вагона. Пассажиры, группа молодых людей, до этого момента оживленно беседующих, затихли и с удивлением уставились на неожиданную гостью.

– Ты кто? – строго спросила девушка с косами.

– Капа, – прохрипела девочка. Опустила руки на столик, заваленный бумажными кульками, и попыталась втянуть свое худенькое тельце внутрь.

– Ребята, ну что же вы стоите?! Помогите! – воскликнула другая пассажирка – хорошенькая, с обильно усыпанным веснушками вздернутым носиком.

Ребята, двое парней в грубых штормовках, подхватили Капу и втянули в вагон. Бережно поставили на пол.

– Спасибо! – Капа осторожно выглянула в проход.

– Ты откуда и куда? – поинтересовалась девица с косами. Сузившиеся в подозрении глаза осмотрели ее детдомовское платье.

– Я же сказала! Капа! – с вызовом ответила девочка.

– А почему ты влезаешь в окна? – продолжала допытываться девица. – У тебя билета нет? Ты безбилетница?

В планы Капы совсем не входило делиться с первыми встречными своими планами, поэтому вопрос был проигнорирован. Она еще раз выглянула в проход, просчитывая пути к отступлению.

– Ой, Лидка, ну что ты к девочке привязалась?! – возмутилась курносая. – Какая тебе разница?! Тут тебе не комсомольское собрание!

Ее тонкие руки притянули Капу, а дружелюбный голос спросил:

– Меня, кстати, Леной зовут. Капа, ты есть хочешь?

Капа есть не хотела, она хотела на Север. Но выходить из вагона сейчас было опасно – кто знает, где сейчас этот милиционер? Может, он сейчас ходит снаружи, возможно, даже не один. Поэтому Капа кивнула.

Студенты одобрительно зашумели. Усадили ее на крашенную коричневой краской лавку, один из парней, высокий и плечистый, достал из походного рюкзака банку тушенки и нож. Сильным движением загнал лезвие в крышку, через пару секунд придвинул к ней открытую банку и протянул алюминиевую ложку.

– Ешь! – торжественно сказал он. – Меня Костей зовут.

– Спасибо, Костя!

Она ухватилась за ложку, стараясь не обращать внимание на пристальный взгляд девушки с косами. Остальные же Капе нравились: веселые, немного бесшабашные и бесконечно целеустремленные. Судя по их походной одежде, сваленным прямо в ноги рюкзакам и задорному настрою, все они направлялись на какую-нибудь союзную молодежную стройку, коих в те послевоенные времена было хоть отбавляй. Страну восстанавливали, поднимали из руин, возрождали из пепла.

– Ребята, вы что, не видите, что она детдомовская? – не сдавалась Лида. – Ее наверняка ищут. Или вы ее с собой собираетесь взять?

– Не выдумывай! – беззаботно отмахнулась Лена. – До отправления еще двадцать минут. Покормим и пусть себе дальше бежит.

– Наверняка что-нибудь натворила, – не унималась Лида, удивленная такой беспечностью.

– Я ничего не натворила, тетя! – с вызовом ответила Капа. – Я на Север еду!

– Какой еще Север? – усмехнулась Лида. – Тебе сколько лет? Девять?

– Десять, и что?!

– А то, что в твоем возрасте нужно быть примерной девочкой, хорошо учиться и слушать старших! Поняла!

– Фу, какая скука! – махнула ложкой Капа и погрузила ее в студенистое содержимое консервной банки. От витающих по плацкартному вагону запахов жареной курицы, вареных яиц и этой тушенки, стоявшей прямо перед ней, разыгрался аппетит.

Вокруг все неодобрительно зашумели.

– Лидка, перестань! Она всего лишь девочка!

– Дай поесть ребенку!

– Лодочкина успокойся!

Ложка в руке Капы замерла на полпути ко рту. В голове мелькнули нежный образ Валери со стриженными волосами и ее горькие слова: «Видишь? Лодочкина постаралась. Выловила меня одну и волосы остригла…»

Лида нахохлилась и демонстративно отвернулась к окну. Тут вскочил второй парень, с большими глазами и соломенными вихрами, чем-то отдаленно напоминающий поэта Есенина. Он замахал руками, призывая к тишине.

– Ребята, ребята! Я только что стих сочинил про Капу!

Все захлопали.

Курносая Лена склонилась к уху Капы и шепнула уважительно:

– Это Родька Золотухин. Наш поэт!

Родька выпятил грудь колесом, вскинул в низкий потолок руку и с чувством, четко артикулируя, продекламировал:

Да! Ей всего лишь десять! И что?!

Храбрее ее не найти!

Пусть впереди трудностей – сто!

Она не свернет с пути!

Полярные ночи, роза ветров,

Замерзшая шхуна во льду,

И красные стяги средь белых снегов,

Трепещущие на ветру!

И стрелка компа́са зовет туда,

В пугающий мрак мерзлоты,

Куда не ступала ничья нога,

Где первая будешь ты!

И пусть тебе десять пока, и что?

Удобное время не ждешь!

Ты гордо идешь, утопая в снегу,

И нас за собою зовешь!

Золотухин стоял с закрытыми глазами и в молчаливой гордости, словно в одиночку пересек глобус с Северного до Южного полюса. А со всех сторон уже неслось восторженное, сопровождаемое аплодисментами:

– Браво, Родион!

– Замечательно, Золотухин!

– Родик, сыпь еще!

Капа засмеялась с полным ртом. Ей еще никто и никогда не посвящал стихи, и поэтому было особенно приятно.

Родион приложил руку к груди, тряхнул в кивке соломенными кудрями и сел. Но тут подскочила Лида и с силой забарабанила по стеклу.

– Товарищ милиционер! Товарищ милиционер! – крикнула она проплывающей за окном синей фуражке с красным кантом. – Тут девочка без родителей! На Север собралась!

– Сейчас зайдем! Держите ее! – ответила фуражка.

Лида победоносно посмотрела на Капу.

– Сейчас с тобой разберутся.

– Зачем, Лида?! – осуждающе спросила курносая Лена.

– Лодочкина, ну ты прям вообще…, – грустно покачал головой поэт Золотухин.

– Не по-товарищески это! – неодобрительно поддакнул темноглазый Костя.

Но Капа времени на сантименты не тратила – она действовала. Схватила со стола измазанный тушенкой нож и набросилась на Лиду. Оттянула толстую косу и быстро перепилила ее. Девушка взвизгнула от неожиданности и попыталась схватить малолетнюю нахалку, но Капа отпрыгнула в сторону и швырнула роскошную косу ей на колени, а нож – на стол.