Катарина

Он обнял меня посреди улицы, а я обвела его руками в ответ, мягко погладив пшеничные волосы.

– А знаешь, понедельник и пятница имеют запахи пирожков с корицей, цифра три всегда желтого цвета, а цифра восемь коричневого, я его не люблю, – мальчик слегка отстранился от меня, на мгновение сомкнув губы. – А еще я люблю, когда маменька играет Моцарта на фортепиано. Почему-то его музыка всегда представлялась мне черным кругом, а романы Артура Дойля всегда были зеленым квадратом.

– Я тоже представляю вторник и четверг как синий, – я пыталась правдоподобно подыграть. – Лето зеленого цвета, как и апрель, а январь синего.

– Я так рад, что мы с тобой одинаковые! – Артур еще крепче обнял меня, словно боясь потерять. Боясь потерять во второй раз. – Родители, Амалия и Альберт никогда не понимали меня.

По дороге домой я не обращала внимания на странности мальчика, хотя они уже начинали откровенно раздражать. Я нянчилась с десятками детей разных возрастов, была невольным свидетелем взросления соседский ребятишек, но ни один из них не был похож на Áртура Шульца. Внешне он был весьма посредственным мальчиком с миловидной наружностью, который порою капризничал перед матерью и учителем. Но те ритуалы, который он совершал ежедневно, сводили меня с ума. И не дай бог, если один из них не будет выполнен, то день не начнется, и мальчик будет срываться на всех членов семьи.

Первые недели Артур был особо не разговорчив. Вероятно, в силу того, что молчал больше трех лет и попросту разучился вести непринужденные беседы с родными. Но постепенно он начал привыкать к моему обществу. Тем более, если верить фрау Шульц, малыш был просто в восторге от моего появления.

Но я знать не знала, что у детей может быть подобное поведение…

Впервые я столкнулась с его необычными ритуалами в первый же день. Едва встав с кровати, он был обязан целых три раза пересчитать всех железных солдатиков, всех до одного, а было их ровно пятьдесят штук. Пересчитывая третий раз, он расставлял их в порядке возрастания, долго и скрупулезно выставляя в шеренгу словно по линеечке. И если вдруг он не досчитался одного миниатюрного солдатика в немецкой форме, мы переворачивали весь дом, пока он не окажется в руках кого-то из нас. Я засыпала уже на второй пересчет этих чертовых металлических солдат, но была вынуждена делать вид, что мне это было важно также, как и ему. А потом снова и снова я играла с ним в солдатики, и всегда на стороне русских, которые постоянно проигрывали в его импровизированной немецко-русской войне.

Следующий раз я подметила, как он уделял огромное внимание числу три или числам, кратным трем. Мальчик три раза мыл руки, ополаскивал рот, кивал, повторял понравившееся слово, три раза звал меня, даже если отзывалась я с первого, ел только три кусочка хлеба, а не два, и ровно три яблока срывал с яблони в саду. Каждый раз проходя мимо, он три раза щелкал настенные выключатели, из-за чего свет периодически горел днем в коридоре, гостиной, столовой и в его спальне.

Но на этом его странности не заканчивались.

Ложась спать, он был обязан пожелать спокойной ночи всем членам семьи вслух, глядя в потолок в кромешной тьме. Никто из родственников его естественно не слышал. Спускаясь по лестнице, он всегда и при любых обстоятельствах намеренно пропускал последнюю ступеньку, зачем-то перешагивая через нее. Книги на книжных полках у него всегда были расставлены строго по определенному порядку: нижний ряд был расставлен по алфавиту, средний по толщине и размеру, а верхний по цветовой гамме. Но цветовая гамма у него была шибко особенная, не как у обычного человека. Книги желтого и зеленого цветов могли стоять у него на одном ряду, а красный он и вовсе предпочитал игнорировать, называя его то желтым, то зеленым. Первое время мне казалось, что он все придумывает и живет в каком-то выдуманном мире, или он до сих пор был не в состоянии выучить названия цветов. Но фрау объяснила, что зрение у мальчика немного отличалось от нашего восприятием цветов. Тогда я впервые поняла, что она имела в виду, когда говорила, что он «особенный мальчик».

Следующий раз я удивилась на очередной прогулке в октябре. Когда термометр показывал около двенадцати градусов по Цельсию, у Артура вдруг пошли слезы. Нет, он не плакал и не ревел навзрыд. Он продолжал улыбаться и с интересом рассматривать узкие городские улочки Эрдинга, а слезы продолжали бесконтрольно бежать по щекам. Я запаниковала тогда, пытаясь успокоить мальчика и выяснить причину, чем же он был так расстроен. Но Артур спокойно сообщил мне, что у него с самого детства аллергия на холод. Я недоуменно покосилась на него, но значения не придала. Тогда на протяжении всей дороги он периодически вытирал надоедливые слезы, когда они уже окончательно перекрывали взор прозрачной пеленой.

Помню спросила тогда саму себя: разве существует аллергия на холод? Но с каждой прогулкой, и по тому, в какой степени учащались осенние дожди и понижалась температура за окном, я убеждалась в этом все чаще. Так жалко мне было бедного мальчика, ведь он не мог контролировать избыточное слезотечение и никак не мог противостоять ему, разве что и вовсе не выходить на улицу. Каждый раз при виде его заплаканного личика и светло-голубых глаз, утопающих в слезах, я сама едва сдерживала себя. С тех самых пор я никогда не выходила из дома без парочки хлопковых платков в сумочке.

Но некоторые ритуалы Артура не поддавались никакому объяснению и напрочь вводили в ступор. Прежде чем лечь в кровать, он обязательно должен был постучать три раза по изголовью, шесть раз по стене и девять раз постучать кулаком по изножью, а после проверить не спрятались ли под кроватью кровожадные монстры. Когда мальчик нервничал, он вставал на цыпочки и плавно перекатывался с носка на пятку несколько раз подряд (я никогда не считала сколько это длилось, но скорее всего он мысленно отсчитывал определенное количество, и число это наверняка было кратно трем), при том одновременно напевал мотив гимна нацисткой Германии без каких-либо слов.

А любовь его к динозаврам была безгранична. Каждый день недели был строго расписан: в понедельник он читал вслух про Мегалозавров, по вторникам и пятницам про Гилеозавров, по средам и четвергам были Игуанодоны, а все выходные занимало чтение романа Артура Конан Дойля «Затерянный мир». Он знал об этих гигантах все, что только можно, знал наизусть каждую строчку романа и восхищался тому, как прекрасно автор описывает хищников. Я же мысленно ужасалась подобному отталкивающему описанию кровожадных динозавров с упоминанием огромной кровавой пасти и безобразной кожи с нелицеприятными волдырями, а также тому, кого они предпочитали на обед.

С обучением у него и вовсе было туго. Бедный профессор Шмидт мог несколько часов подряд разъяснять Артуру наипростейший пример, а тот лишь глупо улыбался и ритмично постукивал подушечкой указательного пальца по столу. Терпению старика Шмидта можно было позавидовать. Но Артур Шульц был не так прост, как казалось, и несмотря на то, что простейшие примеры давались ему с непосильным трудом, то со сложными задачками и уравнениями он справлялся на раз два. Это удивительное явление ничем не подкреплялось и совершенно нам всем было непонятно. Как мог шестилетний мальчик за пять минут решить задачу, с которой обычный взрослый справляется только спустя несколько минут тяжелых подсчетов и долгих дум? Я практически сразу же заметила, что с неточными науками у Артура была беда, а вот к точным наукам он проявлял больший интерес, и уж тем более дружил с цифрами и как-то по-особенному с ними обращался.

Впрочем, он не воспринимал свои победы как радостное событие и не обращал внимания на похвалу учителя. А когда у него не получалось прочесть парочку страничек из учебника анатомии или истории, решить простейшую задачку или ответить на вопрос профессора – мальчика накрывало какое-то страшное безумие. Он рычал как зверь, мог встать и со злостью разбросать учебники по всему саду, разорвать ненавистные тетрадные страницы, а мог и вовсе начать биться головой об стол как умалишенный. Когда я впервые столкнулась с подобным его поведением, то замерла как вкопанная, совершенно не зная, что же нужно было делать. Но профессор Шмидт жестами подсказал мне заключить мальчика в объятия. И действительно, практически сразу же после моего прикосновения, Артур обнял меня в ответ, и стояли мы так на заднем дворе минут пятнадцать. Теперь же как только я слышала рев из комнаты или беседки, тут же подрывалась с места и бежала к мальчику. Стоит признать, что ни один член семьи не был в силах успокоить его в приступах гнева. Эта роль по странному стечению обстоятельств отводилась лишь мне одной.