Страница 27 из 30
Я трахну ее.
Трахну. Да.
Тут без вариантов.
Ей нужно, чтобы я угомонился. Мне это тоже нужно. Я заебался жить с мучительным голодом. Внутрь меня словно запихнули черную дыру. Что бы в нее ни попало — она не закрывается, не затягивается. Мое лекарство от неутолимости — Таша Ибрагимова.
Языком пробегаюсь по стыку ее пухлых губ. Давай, впусти меня. Хочу вновь полакомиться твоим ротиком. На вкус они как бабблгам, или сахарная вата. Короче, так приторно, что зубы сводит. Но оторваться нереально.
О, да. Таша размыкает губы, наши языки встречаются и сплетаются в ламбаде. Моя терпкость с ее сластью придают поцелую особенный вкус.
Хмельно. Пламенно. Звучно.
Мы сосемся, как одурелые.
Крепко прижимаясь друг к другу, преследуя то, что откликается в нас жаром. Свои руки я перемещаю на шею Таши сзади, удерживая ее голову в одном положении. Пальцы Ибрагимовой исследуют мой торс. Скорее, я охарактеризовал бы ее прикосновения как желание разорвать мою плоть и выволочь наружу органы, чтобы с упоением наслаждаться моей скорченной в адской боли мучениях рожей.
Мною движет безусловное вожделение, а Ташей — неискоренимая ненависть.
Выигрышное сочетание. Вне конкуренции.
Сука… Это мне следует переживать, что после такого гипервсплеска сексуальной энергии я ничего и близко стоящего рядом не испытаю. Ни с одной, мать вашу, женщиной.
Таша пахнет, как лучший секс в моей жизни.
ТАША
Его влажный язык скользит от моих губ по подбородку к шее. С отключенной головой воспринимать Антона проще. Никаких эмоций. Чистая физика, механика тел.
Курков поднимает меня за бедра, усаживает на свою талию, и вновь врезается в мой рот. Я закрываю глаза, уношусь прочь от реальности, и лишь по звуку открывающейся двери понимаю, что мы куда-то переместились.
После — падаю спиной на мягкую поверхность. Антон швырнул меня на свою кровать, оставаясь у изножья и громоздко дыша. Пялится на меня с гипнотической прямотой, как будто ждет, что я передумаю, закачу истерику и убегу.
Но я никуда не сбегаю. Я совсем не шевелюсь. Мажу беглым взором по многочисленным призам за спортивные достижения: кубкам и медалям. По полу разбросаны вещи, а с компьютерного стола на меня глядит милый, широко улыбающийся мальчишка десяти лет. Маленький Антон.
Дикарь хватается за свои шорты. Я выгибаю бровь, мысленно вопрошая, почему он медлит? Из-под полуопущенных ресниц наблюдаю за его ломкой, затрудненным дыханием и вздымающейся грудью.
Мы встречаемся взглядами.
Его лихорадит, агония пожирает. Ему больно. Мне нравится это зрелище.
Антон ставит одно колено на кровать и протягивает руку к моему бедру. Плавно ведет ладонью вверх, к промежности, и нежно проводит большим пальцем по клитору. Из меня вырывается непроизвольный гортанный стон. Я запрокидываю голову, с изумлением осознавая, к чему все ведет.
Курков разводит мои ноги в стороны, продолжая тереться подушечкой пальца о чувствительный бугорочек через ткань трусиков. Мое внимание притягивает внушительная выпуклость, очерчивающаяся под его шортами в области паха. Антон берет меня за руку и накладывает поверх эрекции. Его веки подрагивают, глаза закатываются, с губ слетает шипение. Под моей ладонью ощущается приятное тепло и пульсация.
Он твердый. Он чертовски твердый. И огромный.
Это исключительная жесть. Неуправляемый занос. Путь один — в кювет и с обрыва в пропасть.
— Сука, ты сплошное сумасшествие… — рычащим бормотанием прерывает петтинг, грубо берет меня, приподнимает за бедра и срывает трусики.
А потом…
Потом я вижу необузданное пламя в голубых глазах нависающего надо мной Антона. Он осторожно ложится сверху, поставив руки по бокам от моей головы, и принимается покусывать шею, ключицы, грудь.
— Ах! — я зажимаю свой рот ладонью, потому что очередной стон, вырвавшийся наружу, совсем не похож на звук отвращения.
— Бля, охуенно, — пьяным голосом сипит он, сминая в руках мои груди. Рычит громче, берется за лямку и дергает вниз. Раздается треск рвущегося по шву платья. Варвар!
Я лежу под ним с голой грудью, без трусов, с пылающими щеками и абсолютной беспросветностью в голове. Внизу живота тянет, разливается… Как будто я до одури хочу его. Хочу, чтобы он вошел в меня. Собственное тело предает меня. Снова и снова.
Но Антон зачем-то растягивает время. Проделывает дорожку поцелуев вдоль моего живота, спускаясь все ниже. Цепляя зубами и облизывая тазовые косточки, впервые скользким языком проводит по клитору.
Я стону во весь голос, ломая его до хрипоты.
О, господи… Это так… Это так…
Восхитительно. Обжигающе.
Одуревшее сердце бешено грохочет. Тело охвачено огнем. Мышцы и кости сводит сладкой негой. Сквозь гул в ушах до меня доносится низкое, довольное урчание Куркова. Его губы нежно проходятся по влажным складочкам. С моего рта слетает легкий, постыдный всхлип.
— Мокрая, теплая. Пиздец, ты как деликатес, — мычит, утыкаясь носом в гладкий лобок. Его голос отдает возбуждающей вибрацией. Полушепот, смешанный со стоном.
Вид жилистых рук, мертвой хваткой сжимающие мои бедра, выстреливает чистым желанием. Скручивается в тугую спираль, проносится по позвонкам и взрывается в нижней части живота.
Господи, помилуй и помоги.
Его язык больше не изучающий, а требующий свое. Антон обхватывает губами розовый пучок нервов и медленно всасывает в себя. Неописуемая пытка ртом выжигает во мне всякий стыд. Мое тело, отчаянно желающее ласк, выгибается навстречу прикосновениям. Наслаждение жаром пульсирует между ног, причиняя в б о льшей степени боль. Я предельно чувствительна к каждому скользящему порхающему движению его языка, возносящему меня все выше и выше. И, боже, я не предполагала, что могу выделять столько смазки.
Я вздрагиваю, когда Антон очень медленно, приблизительно до половины, вводит в меня один палец. Аккуратно надавливает на девственную плеву и растирает нежную плоть.
— Ебать, как в тебе узко.
Влага сочится из меня. Ноги страшно дрожат. Голова не соображает. Как долго Антону удастся удерживать меня на краю, заставляя чувствовать острую и сладкую боль надвигающейся кульминации? Я хочу кончить. Я хочу, чтобы кончил он. И все прекратилось.
Или не хочу?..
Я сгораю, плавлюсь от первобытной лихорадки, пробужденной самым древним инстинктом — обладания. Неистовый жар охватывает меня, испепеляет, растворяет, парализует. От дикой похоти невозможно избавиться, или отключить, как рассудительность.
Порабощение. Желание. Сумасшествие.
Здравый смысл — прочь.
Льдисто-голубые глаза смотрят на меня с безмолвной клятвой искупать в неповторимом экстазе.
Его ленивая грация. Его терпкий мужской аромат с нотками дорогого парфюма и мыла. Все в нем притягивает с необыкновенной силой.
Мокрые, причмокивающие звуки становятся последней точкой. Из меня льется сдавленный стон, мышцы напрягаются и дрожат, а пальцы непроизвольно тянутся к всклоченным темно-каштановым волосам.
— Кончи для меня, — шевелит блестящим от влаги ртом Антон.
Он опускает лицо, обхватывает пальцами набухший клитор и толкается языком в мою сокращающуюся дырочку, работая кончиком языка с безупречной ловкостью. Я взрываюсь с громким криком, еще крепче стискивая в пальцах волосы Антона. Прижимая к себе, в себя.
Антон медленно выпрямляется, взявшись руками за мои разведенные колени, и нанизывает меня на самодовольный взгляд. Триумф его так и распирает. Нам требуется около минуты, чтобы выровнять дыхание.
Антон приспускает шорты вместе с боксерами, обнажая ровный, толстый член и стискивает твердокаменную плоть пальцами у основания. Несколько раз проводит вверх-вниз, не сводя с меня глаз. Его чуть ли не трясет. Еле сдерживается. Он проводит по светло-розовой, налитой головке большим пальцем, растирая блестящую смазку.
Такой большой.
Он разорвет меня.